Ныне и присно

Корабли… и войско! Бородатые сытые каянские немцы, готовые убивать поселян, насиловать девок, жечь погосты… Что-то радостно орет закованный в железо кряжистый швед. Береговая галька скрежещет под килем, через борт, разбрызгивая малосолую беломорскую водицу, прыгают воины. Сверкают обнаженные мечи… и горло перехвачено смертельным ужасом…

В голове набатным колоколом: «Свеи! Набег!»

Ведь было уже. Было! Он помнит! Почему же снова? Зачем? Снова он промолчит, и погибнет Чунин, снова, из—за него загремят кандальные цепи… Второй раз… второй… шанс?!

Понимание — словно ушат холодной воды на голову. Второй шанс. Не упустить!

Тимша глубоко, словно перед нырком к зацепившейся сети, вдыхает. Его услышат. Должны услышать!

Немчура каянская уже рядом… под коваными железом сапогами хрустит песок. На харях довольные усмешки — мальчишка затих, как напуганный птенец, подходи и бери. Голыми руками.

«Не выйдет. Хрен вам, говнюки! Хрен по всей морде!» Тимша вскакивает. Пружинисто, резко. Грудь расправлена, кулаки сжаты, на лице торжествующая улыбка. В следующее мгновение над Порьей губой разносится отчаянный крик:

— Свеи! Набег! Свеи!!!

Поутру, да над водой — за пять верст слышно будет! Тимша не удержался и показал татям язык. И ведь ясно, что жизни осталось — на взмах каянского меча, а поди ж ты, смех берет, и легкость на душе, как после бани!»

«Все. Теперь пусть убивают. Это даже здорово — не придется в цепях мучиться… Ну же! Не тяните, гады!»

Чьи-то пальцы обхватили запястье, потрясли… совсем не больно — встревоженно…

— Сережа! Что с тобой, Сережа?! Ты сядь, пожалуйста! Я тебя очень прошу, сядь! Все будет хорошо!

Тимша очнулся.

* * *

Погруженная в сумрак комната, мечущиеся по экрану телевизора фигурки… и встревоженное лицо матери.

«Это что ж, почудилось?» Тимша почувствовал, как от стыда начинают гореть щеки. «Разорался… Будто хвост отдавили. Свеи померещились… Придурок!»

Он медленно опустился в кресло. Светлана Борисовна забыла о фильме, полный тревоги взор то и дело обращался к сыну. Тимша ежился, делал вид, что увлечен сюжетом.

На самом деле, происходящее на экране не могло вызвать ничего, кроме презрительной усмешки: чистенькие, гладкобритые, бронзовокожие красавчики в хлипких, как шоколадная фольга, панцирьках походили на воинов не больше, чем встреченные у кинотеатра педики на мужчин.

В-вояки… Тимша знает, как выглядит дружинник после долгого плавания — бородатый, грязный, вонючий — морской водой много не намоешься. Волосы давно превратились в колтун — так меньше давит шлем. Одежда пообтрепалась, покрылась соляными разводами, доспехи, несмотря на ежедневную чистку, в пятнах ржавчины… один меч сияет — оружие берегут, без него долго не проживешь. А эти? Х-ха! Одно слово — кино.

Он и не смотрел. Просто вспоминал, как летел над Порьей губой пронзительный крик. Его крик. Как тогда казалось, последний. Жаль, всего лишь казалось. Блазень. Морок…

…А что? И пусть морок, но ведь поднялся же! А если за тем и в будущее послан: силы найти, честь поморскую вернуть?

Фильм кончился, но Светлана Борисовна извелась, не зная, как подступиться к не спешащему вставать сыну. Тимша сидел с закрытыми глазами, спокойно и расслабленно. Как человек, завершивший главный в жизни труд.

* * *

Утро выдалось ясное и холодное. Под стать настроению. Тимша дождался, пока мать не уйдет на работу, и достал из-за холодильника принесенный Венькой пистолет.

От железяки несло гарью, деревянные накладки потемнели до черноты — с пожара взято, не со склада…

«Может, и не стрельнет бандитский «подарочек»… Или в руках разорвется… а без оружия нельзя — чует сердце, так просто вчерашние «знакомцы» мотоцикл не отдадут…»

Шабанов оживил в памяти, что не давало жить спокойно «наезд» Гарика, избитая мать, едва не изнасилованная Лара, Ашот этот поганенький, тати дорожные… Прав Игорь — не понаехало бы инородцев, не о чем бы и горевать. Даже поганцы, к Ларе пристававшие, и те, небось, какому—нибудь басурманину пятки чешут! Иначе откуда столько грязи в пацанах?

Он покрутил в руках оружие и снова пихнул за холодильник — пусть полежит пока… в следующий момент, словно дождавшись разрешения, тренькнул дверной звонок.

— Кого принесло с утра пораньше? — громко буркнул Тимша, прильнув к «глазку».

За дверью переминался с ноги на ногу Леушин.

— Я это! — откликнулся он почему-то виноватым голосом.

Тимша отпер.

— Ну, заходи, раз пришел… чай будешь? Еще горячий.

Леушин пожал плечами, бросил в угол потрепанный рюкзачок.

— Можно и глотнуть…

Пили молча. Если не считать пустых, ничего не значащих фраз о погоде и качестве чая. Тимша посматривал на часы.

— Чего сказать хотел? — наконец не выдержал он.

Леушин вздрогнул, едва не облившись, отставил чашку.

— Понимаешь… гараж-то сгорел. Кончилась наша верфь… в общем… я в лицее восстановился. С сегодняшнего дня…

Венька замялся, пальцем размазал по клеенке лужицу пролитого чая.

— Может и ты?..

— Что я? — оборвал Шабанов. — Вся моя грамота — как паруса да яруса ставить. Забыл, с кем говоришь?

— Помню, — вздохнул Леушин. — Это я так…

Он не закончил и с надеждой посмотрел на Шабанова.