Нынче у нас передышка

Мастера своего послал в одном направлении, а сам с необходимыми инструментами отправился в другом направлении, так как машины наши должны были пойти в атаку с разных мест. Часов с трех утра одновременно по всему участку фронта грянули артиллерийские залпы. Это началась наша артиллерийская подготовка. В общем, это замечательно эффектная штука. Особенно ночью. Резко, с каким-то раздирающим звуком хлещет мелкокалиберная и средняя артиллерия. Снаряды их трассирующие, и поэтому замечательно видно, как эти огненные шарики несутся прямо над землей; почти без траектории — в стан врага. Эта артиллерия расположена в непосредственной близости от того пути, по которому я пробираюсь, и поскольку в прифронтовой полосе нет никаких охран и заграждений, то имею полную возможность нарваться прямо на пушки, и свой же снаряд оторвет башку. Ведь совершенно темно. Пушек не видно. Только слышна с разных сторон команда, и пляшут огненные языки. Немного поодаль бьют 122- и 152-миллиметровые. У них звук более низкого тона, но более мощный. В общем, их как-то приятнее слушать. Самое красивое, конечно, — это работа «катюш» ночью. Это уж ни с чем не сравнимое зрелище. Длинные огненные поленья в огромном количестве высоко взлетают в небо. По крутой траектории они отправляются в подарок немцам, и там огромные участки охватываются огненными взрывами. Немецкая артиллерия в ответ бьет по нам, и огоньки трассирующих снарядов несутся друг другу навстречу. Эта невообразимая музыка продолжается часов до пяти, то есть до рассвета, затем общая сила огня ослабевает. Зато вступают в дело немецкие и наши пулеметы. Немецкие пули свистят мимо и режут ветки кустов то над головой, то где-либо сбоку.

На другой день нас оттянули с линии фронта и перебросили под хутор Верхне-Ставропольский, а оттуда в поросшие лесом высокие холмы, в так называемый «Шибик-2». В «Шибике-2» стояли долго, дней 20.

Во время этой стоянки в «Шибике-2» мы понесли очень досадную потерю убило у нас командира полка. Хороший он был человек, заслуженный, боевой подполковник А. Вохромеев. Все его очень жалели. Я как раз был с ним перед его смертью. Дело было так: обходили мы с ним наши боевые машины, которые стояли в разных местах в оврагах и на буграх. Помню, был он в черном комбинезоне, с палочкой (нога у него болела). И вот после обхода машин пришли мы с ним на КП, а он у нас был на высоком бугре, и немцы его все время обстреливали. Подполковник наш лег на кучу хвороста на открытом месте отдохнуть. Рядом с ним был еще начштаба капитан Сергеев и еще один разведчик. Мне делать там было нечего, и я подался на место нашей стоянки, в общем — «домой». Прошло какое-то очень короткое время с момента моего прихода на стоянку, и вдруг слышу разговор, что, дескать, убит наш командир полка. Я, конечно, улыбаюсь, и думаю: "Вот трепачи!" Все же от нечего делать подхожу к разговаривающим и спрашиваю, откуда такая нелепая весть. Я же, можно сказать, только что с ним разговаривал. Тогда мне говорят, что убитого привезли, и советуют убедиться лично. Иду в указанном направлении и верно: лежит на носилках наш подполковник мертвый. Попало в него несколько осколков от снаряда, один из осколков угодил прямо в сердце. Оказывается, после моего ухода шлепнул немецкий снаряд на то место, где мы с ним стояли на КП. Подполковника убило сразу насмерть, а находившихся около него начштаба и разведчика только слегка ранило. Командиром полка назначили временно капитана Сергеева. Сволочной он был человек, опротивел всем нам, как собака. И почему не этого черта убило, а хорошего, любимого всеми командира.

10 февраля

Опять море! Только теперь Азовское. Лежу на самом берегу его в высокой сухой траве и пишу. Дует ветерок. Светит солнце и даже греет. Море шумит. По нему, одна за другой, бегут небольшие волны с белыми гребешками и набегают на чистый желтый песок берега — шагах в тридцати от меня. Слева, вдали, в сторону Тамани слышен грохот бомбежек и артстрельба. Там, за проливом, — Керчь. Там идут бои. Мы тоже должны туда направиться. Ничего не имею против, только бы это было поскорее.

Довольно значительный период и по времени, и по содержанию был в лагерях около станицы Абинской. Стояли мы там на ремонте больше месяца. Это был, кажется, июль. Это место занимали в мирное время казачьи лагеря. Красивое место. В холмах, около речки. На горизонте недалеко — горы. Правильно распланированные, бесконечные аллеи, сплошь засаженные фруктовыми и другими деревьями. Некоторые из них еще цвели, другие находились в полной мощи своей зелени. В заброшенных квадратах между аллеями масса кустарниковых растений, трав и всевозможных цветов. Все это роскошное растительное царство заселено массой птиц, зверей и зверушек. Война здесь почти не оставила своих черных следов. Правда, взорваны водокачка и пара-тройка бывших здесь домиков, да изредка встречается воронка от шального снаряда или авиабомбы — вот и все. (…)

От времени, проведенного нами в Абинских лагерях, у меня осталось сильное впечатление вот какого содержания.