Нутро любого человека

Янника Лефрер-Бруно такой поворот разговора, похоже, искренне огорчил и задел, он опять попросил меня отступиться — нет никакой нужды сообщать что-либо прессе, подобный шаг был бы совершенно несоразмерным случившемуся. И я увидел в его поведении все мелкие, постыдные компромиссы политической жизни, какой бы ни была она скромной и ограниченной. За всем этим стоит некто, обладающий определенной властью и влиянием, а Я Л-Б безнадежно завяз между ним и всеми прочими. Даже он не осмеливается обнародовать относящиеся к военному времени тайны Сент-Сабин, и это при том, что принадлежит он к поколению, ничем себя в ту пору не запятнавшему.

Покинув mairieи шагая по деревне домой, я чувствовал, что все глаза устремлены на меня, как если б я жил на Сицилии, и имел дело с некой мрачной историей убийств, совершенных мафией, и их сокрытия, с бессмертным обетом omerta [247]. Впервые с тех пор, как попал сюда, подумываю о том, чтобы уехать.

Сверкающие, восхитительные закаты, расчерченные совершенными горизонталями инверсионных следов высотных реактивных самолетов.

Мы с Габриэль разработали план. Доска будет очищена, восстановлена и со всевозможной помпезностью возвращена на место. Затем, после того, как она вернется на стену, я стану прятаться в рощице напротив ворот и следить за проходящими мимо людьми. Габриэль протестует, — и я понимаю, что она думает: вы слишком стары для этого, — но не желаю ничего слушать. С полуночи до 2 утра, этого будет достаточно. Я уверен, что мы поймаем виновных — однако, что потом?

Сегодня после полудня отыскал за плотным кустом ежевики идеальное место, с которого открывается хороший вид на ворота, стоящие ярдах в тридцати от него, за дорогой. Уложил там пластиковую плащ-палатку и спрятал под упавшим деревом полбутылки бренди. Темнеет в это время года в 9:30, в 10 [248], минимальная температура, по прогнозу, 8–9 градусов. Надо будет потеплее одеться.

Первая ночь — сообщить нечего. В общем и целом, лес навевает после полуночи какое-то волшебное ощущение. Ночь стояла холодная, но я время от времени согревался глотками обжигающего коньяка. Усталости не испытывал: адреналин поддерживал во мне состояние бодрствования и настороженности. В качестве рудиментарного оружия я прихватил с собой кочергу из моего очага — не то чтобы я собирался воспользоваться ею, но все же, с ней я чувствовал себя увереннее. Рощи полны движения — шорохов, хруста — несколько мгновений я питал уверенность, что некто подбирается ко мне сзади. Я ощущал присутствие крупного тела, раздвигавшего ветви, продиравшегося через подлесок, однако в конце концов, сообразил, что это, должно быть, олень. Между полуночью и двумя я насчитал семь машин и два мотоцикла; в последние полчаса все было совсем тихо. Каждый раз, увидев, как фары автомобиля освещают деревья, я чувствовал, что старое сердце мое подпрыгивает от волнения. Помню, когда я чувствовал себя точно так же: во время моего ночного прыжка в Швейцарию, в 44-м — за несколько месяцев до того, как Бенуа Вердель освободил Сент-Сабин.

При возвращении домой Ходж и Боузер поджидали меня в прихожей, — взволнованные и раздраженные моим необычным поведением. Ходж так разобиделась, что не позволила себя погладить.

Позвонил, чтобы отчитаться, Габриэль. Та снова стала просить меня забыть обо всем: Логан, пожалуйста, пусть делают, что хотят — я просто буду заменять доску, в конце концов, им эта игра надоест. Я сказал, что все же подежурю ближайшие несколько ночей. Думаю, чувство нанесенного мне оскорбления усугубляется моей привязанностью к этим местам, ставшим для меня домом, — не могу поверить, что раковая опухоль злобы и мстительности может вот так испортить нашу общину — терпимую, щедрую и долготерпеливую настолько, что лучшего и желать не приходится. Мне необходимо узнать, кто в Сент-Сабин до того стыдится прошлого, что это толкает его (или ее?) к попыткам символического очернения памяти достойного человека. Ладно, увидим.

Вторая ночь. Немного холоднее, ветерок, с устойчивым шелестом раскачивающий верхушки деревьев. Только четыре легковых машины и белый фургон. Боузер и Ходж до того, чтобы поздороваться со мной, не снизошли.