Нутро любого человека

Все послеполуденное время апатично просидел в отеле под работающим вентилятором — пил пиво и наблюдал, как армейские машины одолевают никому не нужную дорожную развязку. Поговорил с молодой проституткой по имени Матильда. Она предложила подняться наверх, в мой номер. Я сказал, что для этого слишком жарко и к тому же я старик. Она ответила, что может дать мне мазь, от которой я стану твердым, как палка. Вручил ей фунт и купил „Фанты“. Спросил у нее, что тут будет, когда закончится война. „Ничего, — сказала она. — Все останется по-прежнему“.

Скалли сказал, что в Биафре слова „Гарольд Уилсон“ [205]это проклятие, ругательство. Он однажды услышал, как умирающая девочка лепечет что-то, подошел поближе, прислушался. Девочка бормотала „Гарольд Уилсон Гарольд Уилсон Гарольд Уилсон“, снова и снова. Так и умерла с его именем на устах, сказал Скалли и добавил: представляете себе, иметь такое на совести? Он написал Уилсону личное письмо — пусть знает, как его здесь ненавидят. Даже Гитлер не смог добиться, чтобы его имя стало ругательством, сказал Скалли. Я чуть было не заметил, что нельзя все-таки ставить знак равенства между Гарольдом Уилсоном и Адольфом Гитлером, однако для препирательств было слишком жарко. Скалли ярый противник поддержки Нигерии правительством Великобритании — он даже пишет книгу, которая будет называться „Партнеры по геноциду“. Я пожелал ему удачи, как собрат-писатель. Он, понятное дело, удивился, услышав, что я публиковал когда-то романы. „Я даже был знаком с Хемингуэем“, — прибавил я, желая посмотреть, как он это воспримет, однако на Скалли мои слова никакого впечатления не произвели. А, с этой пустышкой, сказал он. И спросил, встречался ли я когда-либо с Камю. Увы, нет, пришлось ответить мне.

Зигмунт сказал, что собирается завтра с Околи на фронт и мы, если хотим, можем присоединиться к нему, однако Скалли ответил, что возвращается в Лагос. Говорит, что хочет отправиться на Берег слоновой кости, в Абиджан, и пристроиться на какой-нибудь самолет из тех, что каждую ночь доставляют в Биафру припасы. Поедемте со мной, Маунтстюарт, сказал он, получите приличный материал для следующего вашего романа. Я отказался, сказав, что ожидаю здесь появления друга.

Вторник, 18 ноября

Мы с Зигмунтом съездили в джипе Околи на дорогу Аба-Оверри. Полковник Джек облачился в полевую куртку и берет с алой кокардой, темных очков он так решительным образом и не снимает. Остановились у артиллерийской батареи, посмотрели, как та обстреливает буш. Потом миновали тащившуюся на север воинскую колонну. Приехали в деревню, с виду заброшенную, впрочем полковник Джек послал людей, и те вытурили из хижин остатки населения — по преимуществу женщин и детей. Жители деревни, похоже нервничали, чувствовали себя неуютно — стояли, понурясь, пока полковник Джек костерил черного дьявола Оджукву и поздравлял их с освобождением нигерийской армией. Он подтолкнул ко мне и Зигмунту молодую женщину. Она держала на бедре младенца со вздувшимся животом и воспаленными глазами, с дюжиной мух, кормящихся тем, что привольно текло у него из носа. Она говорит по-английски, сказал полковник Джек. Зигмунт спросил у нее, рада ли она тому, что биафрийскую армию выбили из деревни. „Надо же что-то делать, — ответила женщина, — чтобы сохранить единство Нигерии“.

Мы позавтракали с полковником Джеком под разбитым при дороге тентом. Сидели на складных садовых стульях, поглощая приправленное карри мясо и бататы, запивая все это виски „Джонни Уолкер“. Полковник, учившийся в Сандхерсте, расспрашивал меня о знакомых ему местах Лондона, о казино и уже прекративших существование ночных клубах, в которые он захаживал, будучи курсантом. Спросил, служил ли я когда-либо в армии, я ответил: нет, служил во время Второй мировой во флоте, в добровольческом резерве ВМС. „В каком чине?“ — спросил он. Я сообщил ему чин, и с этой минуты он стал называть меня „коммандером“.

Позавтракав, снова поехали по каменистой дороге и, наконец, наткнулись на два бронетранспортера „Сарацин“ и сотню сидевших у обочины солдат, у всех торчали из-под касок пучки травы, переплетавшейся с сетками на касках. Это самый дальний рубеж продвижения Федеральной армии на север, сказал полковник Джек. Потом он посовещался с капитаном, которого сопровождали двое помахивавших мачете гражданских, после чего произнес, красуясь перед нами, гневную речь, в коей поносил своих солдат, называя их проклятыми чертовыми дураками, пугающими женщин; насекомыми, которых следует потравить пестицидами. В „Сарацинах“ заработали двигатели, солдаты устало поднялись на ноги и колонна снова двинулась по дороге, углубляясь в территорию повстанцев.