Нумизмат

Проходило минут сорок, порой и больше, и неизменно первым в дверях парной показывалась толстая фигура Уткина. Несмотря на солидный избыток жира, завгар всегда оказывался слабее своих более худощавых друзей. Глядя на его багровое лицо с закатывающимися глазами, ходивший ещё в дошкольниках Силин с ужасом думал, что этот громадный, пунцовый дядька сейчас упадёт на кафельный пол и умрёт. Душ в бане работал редко, поэтому Уткин надевал поношенные синие семейные трусы и, пошатываясь, выходил на улицу, пугая своим экзотическим видом детей и смеша остальной люд.

Князев же и Рябов отдыхали после первой ходки в предбаннике, поглощая в громадных количествах холодное пиво, поставляемое добровольцами из пивной в том же здании. Отдохнув так примерно с полчаса, все трое шли на второй круг, по новой выгоняя шустрых любителей. Снова из парной слышались крики: «По уголкам бей, по уголкам! Там ещё камни не залиты!» — и пушечное уханье раскалённой каменки сопровождалось одобрительным рёвом парильщиков и квохчущими звуками самоистязаний.

Так повторялось три, четыре раза, по времени это длилось не один час, пока каменка окончательно не заливалась водой, к большому неудовольствию продолжавших подходить с работы мужиков. Затем компания успокаивалась, и под все то же пиво, «Жигулёвское» или «Бархатное», в зависимости от завоза, начиналось самое интересное — разговоры.

И Рябов, и Уткин любили и умели поговорить, оба прошли фронт, и некоторые из услышанных историй врезались в память Силина на всю жизнь. Князев тоже в долгу не оставался. До войны он охранял на Севере лагеря, а с сорок первого года и до Победы ловил в прифронтовой зоне диверсантов, видел пленённого Паулюса, затем рыскал по Карпатским горам, воюя с бандеровцами.

Семидесятые годы разрушили союз друзей по венику и пару. Сорвал сердце и вскоре умер Уткин, года через два после этого позарился на заводской спирт Иван Рябов, тот оказался метиловым, и слесарь долго и мучительно умирал, ослепнув и сбросив, наподобие линялой змеи, сгоревшую кожу. Михаил давно не ходил в общую баню и скоро забыл бравого майора. Лишь в середине восьмидесятых Силин с удивлением узнал, что Князев является обладателем роскошнейшей коллекции монет. Хотя майор к этому времени давно пребывал в отставке, Михаил с некоторой робостью пошёл на знакомство с ним. Рослая, подтянутая фигура отставника, мощный голос, выбритая до блеска под маршала Тимошенко голова, кустистые брови — все это продолжало производить впечатление. Отставного комитетчика до сих пор побаивались и уважали соседи по дачам и гаражам, от него исходила могучая аура силы.

Но Князев на удивление хорошо принял Силина, охотно показал свою коллекцию, хотя честно признался, что ни в каких нумизматических обществах никогда не состоял, более того, последнюю монету приобрёл с рук лет двадцать назад. Коллекция майора просто потрясла Михаила своим разнообразием и объёмом. Удивило Силина и то, что многие монеты у майора имелись в двойном, а то и в тройном экземпляре. Некоторые из них Князев тут же подарил новому знакомому. В тот вечер они просидели часов пять, обсуждая и рассматривая многочисленные планшеты, и лишь темнота прервала неспешный разговор двух родственных душ.

На следующий день уже Князев пришёл в гости к Михаилу. Так завязалась дружба двух людей, столь отличающихся возрастом, характерами, с различными взглядами на жизнь. Князев остался ортодоксальным коммунистом самого левого, сталинского толка, Силин же всю свою трудовую жизнь не любил нахлебников в виде партсекретарей разных рангов и уровней, самих не производящих ничего, только указывающих, что он, Силин, должен делать, сколько получать и о чем думать.

С началом перестройки и разгребанием грязи прошлого идеологические споры Михаила с майором начали доходить до ругани, а затем и вовсе привели нумизматов к полному разрыву. И вот теперь, три года спустя, Князев сам звал его к себе!

На следующий день Силин с утра пошёл к отставному майору. На его сдержанный стук дверь открыл Толька. Все так же косясь как-то в сторону, он мотнул головой на дверь кабинета и ушёл в глубь длинного коридора, откуда доносились шипение и запах готовящейся пищи.

— Кто там, Толя? — услышал Силин резкий женский голос, затем неразборчивое бормотание дурачка. Михаил уже открыл дверь, когда из кухни выскочила невысокая худощавая женщина в кокетливом фартучке с кружевами, с резкими движениями.

— Куда, к нему нельзя! — с ходу зашипела она, но из кабинета донёсся гулкий голос майора:

— Изольда, это ко мне!

Изобразив на морщинистом лице обезьянью гримаску досады, женщина отвернулась и так же стремительно скрылась в кухне.

Первое, что почувствовал Силин, войдя в кабинет, — жуткий, неприятный запах, напоминающий человеческие испражнения, но гораздо более резкий и стойкий. Глянув перед собой, Михаил мысленно ахнул. Огромный письменный двухтумбовый стол, краса и гордость отставного майора, бесследно исчез, вместо него стояла старая железная кровать и на ней покоилось то, что осталось от хозяина дома.