Нулевой том

И сколько ни колоти – хорошо, вылезет на сантиметр. А то и того нет. Но мастер говорит: хорошо идет. Главное – нельзя останавливаться. Еще немного, а там само пойдет. Словно кто-то держит снаряд на глубине двести метров. Называется это прихват. Вот если сейчас мы не выколотим снаряд бабой, то уже ничем не поможешь… Ну, еще немного, ребятки… А там само пойдет.

Трень-бом! Вверх-вниз!
Раз-два! Разогнись-согнись.
Ай да баба!
Ну и баба…
Это баба.
Баба-баба.
Трень-бом-баба!
Бим-бом-баба!

Ну и ну! Можно же так уходиться. Дальше некуда. Откуда только силы берутся… Передохнем – а ну, еще раз! Перекурить – а ну, нажмем!

Перекури – отставить! Перекури – отставить!

Разойдись!

Разойдись – постройся. Разойдись – постройся!

«У каждого человека есть свой запас силы и еще НЕМНОЖКО».

Говорят, работа – это фронт.

Р-разойдись!!!

Этого уже не могло произойти… Ночь, день и еще ночь мы колотили бабой. Миллиметр за миллиметром выползал из скважины снаряд. Кто-то, кто держал его внизу, на глубине двести метров, не хотел отдавать нам даже этих жалких миллиметров. Мы уже забыли смысл нашей работы: нас толкала вперед злость на «того, кто держит». Он не хотел отдавать нам своих богатств. Он их глубоко запрятал. А мы вырывали у него из рук. Миллиметр за миллиметром.

Нам нужна медь. Мне нужна медь?

Казалось, так будет вечно. Ночь, день и еще ночь… И это уже казалось неправдой, когда вдруг пошло само.

Пошло и вышло.

Само. Само собой.

Ай да мы! Ну и мы! Это мы! Мы! Мы! Мы!

Мы кубарем скатываемся по склону и идем по дороге вниз, к базе.

– Орел Сережа! – говорит мне Толик. – Ты хоть и сильный, а жилу животом зарабатывают…

И старшой говорит:

– Ну как, Сережа?

– Ничего, – говорит Сережа.

– Ты парень крепкий, – говорит старшой.

«Хороший он, в сущности, парень», – думает Сережа.

И они идут такие веселые, сильные, дружные…

Сегодня – суббота.

Завтра – воскресенье.

Словно ничего и не было. Не было работы.

Деньги, хлеб и работа

Как это можно – тратить деньги? Ведь они же заработаны! Можно сказать, потом и кровью. Так ведь и говорят: кровные денежки, трудовая копеечка. Сколько раз можно разогнуться и согнуться, присесть и встать, поднять и бросить, чтобы потом пообедать, выпить пива, съездить в город, погулять по парку и покупаться, сходить в кино, позвонить домой в Ленинград… На все это, оказывается, нужны деньги. А деньги – это работа: разогнись – согнись, трень-бом, вверх-вниз.

Кусок застрянет в горле, если так вот думать.

Вот я, например, съездил в город на субботу и воскресенье. Снял номер в гостинице, позвонил в Ленинград, пошлялся по базару… Туда-сюда. Хвать – а уже последний рубль! Куда делись?

Ума не приложу. Значит, опять работай, опять зарабатывай на хлеб? Ужасно, не правда ли?

И вовсе не ужасно. На самом деле это легко. Это удивительно легко – тратить деньги. Даже, прямо скажем, просто. Тратишь деньги и не думаешь о работе. Приведенный расчет совершенно противоестествен.

Но самое приятное – это тратить деньги на подарки. Вообще тратить деньги на себя одного неинтересно, даже неприятно как-то. Стыдно, что ли. Дарить вот – хочется. Почему мы так редко дарим?

Нет больше денег – все вышли… Вот и хорошо, завтра на работу. Как раз хватило. Вот естественный ход мысли для здорового человека.

Конечно, оплата по труду, материальная заинтересованность – это неразделимо с трудом. И все-таки в нас по-человечески распадается: работа – одно, а деньги – другое.

Разные вещи.

Веселый человек

Я работаю с Толиком. Работать с ним легко. И жить с ним легко. Все он делает как-то без усилий, незаметно. И мне помогает. Поначалу ведь не все выходит так, как надо. Помогает он тоже незаметно.

Толик видел в жизни разное. Всякое.

И все его взлеты и падения, казалось, оставляли в нем только след мудрости – а сожаления, зависти, ревности (что вот не достиг, не так сложилась жизнь) в нем не было.

Он говорил:

– Жизнь я прожил по-хорошему…

Или:

– Не понимаю, чего это вам ссориться, что вы мрачные такие… Веселее надо. Вот я – веселый человек.

Или:

– Шутить надо больше. В этом огромная наша беда – мало мы шутим. Легче надо. И веселее. Вот я – человек веселый…

Но за всем этим ходит где-то большая грусть. Где-то там, за шуткой, жестом, на донышке взгляда…

Есть у Толика и официально отрицательные черты. Например – пьет.

И вот когда выпьет, берет гитару.

Так здравствуй, поседевшая любовь моя…

Или пляшет. Цыганочку.

Тело его становится удивительно легким. И тогда он кажется особенно, подчеркнуто худым. Туловище во время танца неподвижно. Руки – плети. И только ноги, тощие, обутые в тапки, двигаются вдохновенно, мягко – бесшумная чечетка. Толик не любит ухарства в танце, стука.

И танцует медленно, словно разгоняясь и останавливаясь, чтобы разогнаться снова, но так и не набирая темпа.

А гитаристу говорит:

– Не понимаешь… медленней…

А лицо… Запрокинуто, взгляд льется куда-то, улыбка бродит по губам, тень улыбки – и не улыбка вовсе.