Нулевой том (сборник)

И ведь пройди Коля за своей лопатой на секунду раньше, и состав бы еще стоял, и все было бы в порядке… На какую-то секунду! Может, мастер задержал Колю на эту секунду каким-либо лишним словом, а может, он, Кирилл?.. А может, надо было задержать его на секунду дольше – и тогда тоже все было бы в порядке…

Господи, какая бессмыслица!

Повестка и письмо

А об этом он совершенно забыл! В Ленинграде помнил: армия… И не помнил – напоминали. Пугали. (Страшно…) Бука, жихарка… В детстве за жихарку сходила старинная большая кисточка от старинного дивана, которого давно уже не было. Распушат кисточку, скажут «Жихарка!», и ты ешь эту противную манку. А потом жихаркой стала армия.

Распушат кисточку от старинного дивана, которого давно уже не было…

Вот не поступишь в институт – армия. Вот исключат – армия. Не будешь слушаться папу-маму – армия. Быть тебе без специальности, всю жизнь тебе рыть и таскать, в наш век без образования… И армия разрасталась в мозгу – пугала. Но испуг не помогал ни слушаться, ни учиться.

А тут уехал – и забыл. Тут шахта, тут Валя… И не забыл, просто не думал: никто не пугал.

И вот пришел домой… да, домой, пришел в общежитие, и лежит на тумбочке у кровати… Она. Длинненькая полоска. Явиться.

Кирилл прочел ее, как-то не трогая, склонившись над тумбочкой, словно над витриной. Прочел весь текст несколько раз, включая «Тип. ЛО Зак. № 1017» в нижнем левом углу и «Форма 1-а» в верхнем правом. Она лежала на тумбочке, чуть отогнувшись одним углом, и комната, уже привычная комната, менялась оттого, что на тумбочке лежала бумажка продолговатой формы, формы 1-а, и в нее была вписана его, Кирюхина, фамилия.

И оттого, что Кирилл никак иначе об этом не думал, кроме как его пугали в Ленинграде, а сейчас надо было подумать, все вернулось: распушенная кисточка от старинного дивана, которого давно уже не было, и мама. И стало вовсе нехорошо. А комната, эта комната, к которой он так привык, она стала вдруг чужой. И этот вид из окна: каменистый склон, трансформаторный ларек и строительство жилого дома – тоже чужое…

«Мама, мама! Как ты была права… Вы, старшие, всегда правы. А я все не верил. Возражал потому, что мне не нравилась ваша логика. И так ведь всегда: чем больше мне говорили правду, тем больше я возмущался: откуда вы взяли? ведь вы ничего не знаете! ведь не понимаете, как это со мной… А вы все знали… Вы любя – знали. И помня – знали. Почему вы так правы, а я так нет?! Я только теперь понимаю, как глупо и как трусливо было прикрываться услужливой логикой. Надо иметь это внутри, в сердце, логику. Мама… мама… единственный человек! Как я был неправ, несправедлив к тебе… А сейчас было бы иначе. О, как бы все было иначе… Ведь я все понял. Совершенно все. Я никогда так много не понимал… Здесь есть девушка… Ты ее полюбишь. Она понимает… И вот всегда, когда уже понял, когда все в порядке в тебе, наконец установилось – тогда уже как возмездие: должен, должен! А я уже все понял, все изменилось во мне, а мне: отвечай, отвечай! За то, что не понимал. А ведь так давно это было, когда я не понимал. Это всегда становится далеким, когда уже понял. И непонятно: за что? Теперь же понимаю… А машина все крутится, крутится… Она начала крутиться, когда меня выгоняли из института. Вы ничего еще тогда не знали об этом. А теперь она крутится по инерции и все сильнее. А у меня захватило руку, и вот машина втягивает, втягивает меня. И уже ничего не сделать. Я бессилен, хотя и понял. И тем более обидно, но вот думаю, может, я и не понял, и это и есть жизнь. А все остальное все-таки мимо жизни… Мама! Я так много хочу тебе сказать…»

Когда Кирилл выходил из общежития, столкнулся с Петькой, курносым пареньком, допризывником, соседом по койке.

– Кирюха!

– Ну?

– Видел на тумбочке?

– Уже видел…

– Счастливчик, завтра на работу не пойдешь…

Городской парк. Где-то играет духовой оркестр. Парк – лес. Между елками натянуты кумачовые плакаты. Гуляют. Семейные – семьями. Холостые стенками: впереди стенкой девушки, платочки на плечи; за ними стенкой парни в кепочках с кнопочками.

И пивные ларьки – избушки на курьих ножках…

– Я тебе, парень, что скажу – нет ничего проще. Ну, просто ничего нет проще.

– Так ведь видишь, я какой здоровый…

– Ты меня слушай. Что я тебе скажу. И все будет в порядке. Мало что здоровый, а внутри может быть что угодно… Можно, например, с сердцем…

– У меня не сердце – насос…

– Слушай сюда… Возьмем еще по кружечке… Так вот, можно по-всякому. Можно порох или сахарную пудру вдыхать – это будет бронхит. Можно полкубика воздуха себе в вену загнать – температура будет, давление… Еще чифирь пить. Знаешь чифирь? По-всякому можно.

Дых водочный, жаркий в ухо:

– Слушай сюда. Слушай… Возьмем еще… Все так и сделаешь. Всю жизнь благодарить будешь…

А благодарности не было. Было черно и погано, и как-то грязно на душе. Кирилл толкнул ногой дверь в комнату Валиной сестры, пошатываясь, прошел. Валя была одна. Кирилл со скрежетом отодвинул стул, плюхнулся.

– Что с тобой? – сказала Ваяя.

– Вот… – сказал Кирилл. – Все…

– Что – все?

– Ты свободна.