Нулевой том (сборник)

«Славная девка! Что это я напридумал себе…»

– Так, так, – подхватил он. – Как же, как же! Конечно, завтра.

– Так, значит, наш договор в силе? Мы вас ждем завтра…

– Обязательно, обязательно, – расшаркивался Кирюха. – А то даже обидно – день рождения… и без хорошей компании…

– А вы куда? Может, меня проводите…

– Да ведь мне на работу, – разочарованно протянул Кирилл.

– Так вы меня не проводите? – Люся кокетливо повела плечиком.

– Ой, Люся, не расстраивайте меня! Ей-ей, мне на работу. Я сам очень хочу…

– Смотрите, смотрите, как вам лучше… – увела взгляд Люся. – Ну, так мы вас ждем.

– Что значит – мы?

– Я и Валя.

– А Валя зачем?

– Она славная девушка. Очень хорошая. Она тоже очень хотела вас видеть.

– Зачем?

– Запишите адрес, это у нее.

«Здорово. Так и надо жить – брать обеими руками!» – приятно думал Кирилл, трясясь в автобусе.

По телу бегала кровь. В окно стучало солнце. За окном было весело.

В автобусе ехали все больше бодрые, жизнерадостные люди.

«А подругу… подругу как-нибудь сплавим».

Дождь

Проснулся поздно, а думал – рано. Спалось сладко.

Открыл глаза, и еще сладко дремала каждая мышца. Не то что не хочется шевелиться, а просто, кажется, невозможно.

Покойно.

И ровный шум. Будто кто-то плескает и плескает в окно ведро за ведром.

Вниз, вниз. Струйки, струи. Сплошь.

Как-то удивительно заторможенно и цепенело на душе. Так уже было. Был дождь. И так же словно никуда не нужно было идти или двигаться.

И, наверно, ничего не надо.

Дом обложен тихим компрессом.

Времени нет.

Как ни глянешь: серо и струи, струи – ничего не видать.

Ничего и не надо.

Вот такой дождь будет лить сто лет… Сто лет лежать и не двигаться.

Но так показалось, и чего-то стало надо, даже гораздо раньше, чем кончился дождь, а дождь перестал раньше ста лет.

Спустился вниз и остановился в подъезде. Плотным козырьком выгибалась на карнизе вода и спускалась, как занавес – целлофановая обертка.

А в подъезде не он один – люди. Тоже чего-то ждут.

А дождь не кончается.

А они ждут.

Цепенело смотрят, как выгибается на карнизе вода и тыщу раз падает занавес.

Смотрят. Доцент, их руководитель. Вахтер. Пара студенток. Мишка, оказывается, тоже тут.

И он, Кирилл.

– Льет, – сказал кто-то.

– Льет, – сказал вахтер. – Такой дождь помню только раз, в пятьдесят третьем.

– Да, льет…

– Какая сила природы! Какая мощь! – сказал доцент, делая благородное лицо и адресуясь к студенткам.

– Льет… Да, льет… О, льет… – запищали студентки.

– Вода, – сказал Кирилл.

И выпрыгнул, как нырнул.

– Ишь, молодежь…

А Кирилл прыгал через лужи. Но ботинки вмиг промокли. И было бесполезно что-либо предпринимать: луж не было – спускалась под гору, текла, журчала ровным плоским потоком вода. А сверху не капли – толстенькие трубки протянулись к асфальту. И вокруг молоко-туман – не видно. А что поближе, видно, как через неровное бутылочное стекло.

Да и особенно не посмотришь: барабанит дождь по башке, а с волос, а со лба – в глаза.

Дождь, в общем, теплый. Или тело горячее.

Все насквозь. Шевелятся живые освеженные мышцы, облепленные второй тряпичной кожей.

И хорошо, как лет десять назад, когда можно было выскочить голому в такой дождь, и прыгать, и вопить, месить ногами грязь и швыряться ею. А из-за дождя ничего не слышно, что кричат с крыльца взрослые. И не добраться до них, мелких мокрых лягушат, этим взрослым: взрослые трусят.

Хорошо. А смотреть по сторонам трудно – заливает глаза. А смотреть по сторонам вовсе необязательно. Под ноги. Ноги в воду: «Хлюп-хлюп!» Вода в ботинках: «Чавк-чавк!»

Смотришь под ноги: толстенькие трубки тянутся сверху, отпрыгивают от асфальта… И уже не поймешь, откуда дождь. Снизу? Сверху?

Дождь сгоняет людей под тент закусочной. Тент намок и протекает. Люди жмутся. От нечего делать берут пирожки и кофе. Получается очередь. Пирожки недожарены. Получается скандал.

Мужик, толстый, налитой угаром. На ногах держится. С ним приятель и две женщины. Это их женщины. Еще не хватало брать им кофе!

– Мы не хотим, – говорит он приятелю и женщинам. – А вы, если хотите, берите сами.

Женщины взяли. Тогда и мужик с приятелем взял.

– Нет, ты снеси их на кухню, – рычал мужик на продавщицу, – ты кого сырым тестом кормишь?

– Да я что… я получила такие… обращайтесь туда сами…

– Не-е-ет, ты продаешь – с тебя и спрос. Мы, может, детей кормим… Чем мы детей кормим? Надкусил – и брось. Добро бы три копейки стоил, а то – тринадцать! А гривенник еще заработать надо… Советский Союз – большой…

А мимо с задорными лицами проходили мокрые до нитки. Им уже все равно. У них победный вид: «Вот как я промок! Мне нечего терять…» Им радостно. Может, им помнится детство, как Кириллу. А может, потому, что все равно. Они молоды, как Кирилл.

Людям радостно, когда все равно.

Люди пьют и напиваются…

– Пошли, – сказал мужик женщинам, отрывая их взглядом от кофе и со стульев.

Это их женщины.

Сегодня воскресенье. Это их день.

Они честно свое отработали.

«Мы – рабочие люди!»

СВОЛОЧЬ!

Кирилл выпрыгнул из-под тента. Затопал. Куда интересней смотреть на брызги…

– Вот как я промок! – радостно улыбаясь, сказал он, вваливаясь в комнату.