НРЗБ

Что прикажешь делать в такой ситуации? С одной стороны, у меня и в мыслях ничего подобного не было, с другой, ноблесс, вроде бы, оближ, нехорошо человека отталкивать. Короче говоря, беглый осмотр показал, что моя одалиска — девушка, а это уж, извини, слишком большая ответственность. Я попешно заговорил о чем попало, ввернул упоминание о жене. Она молчала. Тут на дороге внизу показались люди, она оделась, и мы поднялись.

— Так ты женат?! — с выдохом сказала она, переходя на «ты», завоеванное какой-никакой, а все-таки близостью. — Что ж ты кольца-то не носишь?!

…Некоторое время она писала мне до востребования, в основном, о прочитанных книгах — мои семена явно упали на благодатную почву. Собственных стихов не присылала, но грозилась приехать в аспирантуру. Я почти не отвечал, и постепенно переписка иссякла».

Становилось ясно, что Хильда уже не придет, но ясно было и то, что эта русская история так просто не кончится.

«Это была бы идеальная в своей завершенности новелла, но, увы, она имела продолжение. Я вечно твержу, что ничего в жизни не надо повторять, но в минуту слабости так и тянет пустить в ход недоиспользованные резервы.

Прошло два года. Я разошелся с женой, прокрутил два-три блиц-романа и одну большую любовь, причем испытал то, что рекомендую всякому, — был брошен. С горя я перепробовал несколько бывших подруг, случившихся под рукой, но это не помогало, и я вспомнил о крымской переводчице. Я написал ей, она позвонила, я в идиотски игривом тоне предложил оплатить дорогу, и на ноябрьские праздники она прилетела.

В аэропорту я ее не узнал — ко мне подошла, взяла меня за рукав и пять дней прожила со мной другая женщина. Былой невинности не осталось и следа, она в полной мере модернизировалась — на ялтинский, конечно, манер. Однако свойственная ей общая сыроватость все равно сказывалась. Из недоваренного продукта она превратилась в переваренный, начинающий портиться.

Меня все это устраивало как нельзя лучше. Я не только в полной мере реализовал, слегка зажимая нос, свои права на выписанную, a la Некрасов, кокотку, но и вывел ее в свет. Мы пошли на знаменитый спектакль, где я представлял ее знакомым интеллектуалам, упиваясь впечатлением, которое производил ее провинциально-бардачный вид».

«Прости, пожалуйста, ты не помнишь, какой это был спектакль?»

««Иван Васильевич» в Театре Киноактера. Мы еще смеялись, что в пьесе любовники уезжают в Ялту».

«Я тоже это помню и, значит, я был одним из эпатируемых тобой буржуа и видел эту девушку. Только ничего вульгарного я не припоминаю. Она мне скорее понравилась, я тогда же отметил ее неординарность».

«Ну, чтобы поразить истомившееся от моногамии воображение, много не надо. Что же касается неординарности, то где ж ты раньше был? Видать, и тебе захотелось в Нобелевскую историю?»

«Tu dixisti. Извини, больше перебивать не буду».

«Так или иначе, помимо театра, я еще и посетил с ней ее московских родственников. Кстати, один из них, некий Стасик, оказался важной издательской шишкой и предлагал «заходить».

Чем все это было для нее, понятия не имею. Поездкой в Москву, в Москву? Игрой, вроде моей собственной? Однажды она сказала мне: «Тебя интересует, какая я в действительности? Ответ очень простой — такая же, как ты». Так что не знаю. О стихах речи не было.

Она уехала, опять стала писать, и однажды я даже съездил к ней в Ялту. По интуристовскому блату она устроила мне номер в «Ореанде» и пропуск на международный пляж. Две недели я вел красивую жизнь, но в последний день приехал западный немец-«индивидуал», и мне пришлось выметаться. Перед отъездом я ночевал, не поверишь, в женском общежитии «Интуриста», среди двух десятков молоденьких переводчиц.

Она привела меня, не скрываясь, но и не делая большого шума. Я же увидел в этом интересный шанс. Задумывался ли ты, почему, когда мы хотим проверить, не грезим ли мы, мы говорим: «ущипни меня»? Потому, что в глубине души мы убеждены, что боль и зло нас не подведут, что они-то и есть истина в последней инстанции. Я перемигнулся с соседкой по койке, не красоткой, но тем более сговорчивой…»

«…и ущипнул ее, а тем самым себя и свою Лену», — закончил за него замолкший было слушатель, а Дейвид подумал:

«Если он где-то привирает, то именно здесь. Но, надо отдать ему должное, свои фантазии он умело прикрывает гадостями».

«…к вечеру я был уже дома и забыл о ней до следующего раза. В моей жизни это был странный период. С одной стороны, я что-то там подписывал и собирался уезжать, а с другой, продолжал подрабатывать на «Экспортфильме», к которому меня близко не подпустили бы, узнай они о моих делах. В связи с отъездом мне пришла в голову идея издать, пока не поздно, книгу, но не по академическим каналам, а в ударном порядке — за взятку. Я разыскал этого Стасика и завел речь о том, что мне нужна будет помощь опытного редактора, практически соавтора, который хорошо знает читателя и поможет популяризовать изложение. Он сказал, что готов помочь, хотя формально такое соавторство запрещено. Через полгода книга была уже на прилавках».

«Это твои «Очерки»?»

«Угу».