Новый путь

Присев за ноздреватым валуном, огляделся. Спальный корпус мирно белел за кипарисами, путавшими тени. Отдыхающие бродили по аллеям и ухоженным дорожкам, степенно беседуя или погружаясь в одинокую задумчивость. Иные вышагивали с женами, сухонькими или капитальными дамами в возрасте — мода на «папиков» еще не настала, а за «аморалку» могли и с должности снять.

Я искал Егорычева, бывшего первого секретаря Московского горкома, коммуниста умного, честного и совестливого. Пять лет тому назад Николай Григорьевич попал в опалу, и его место тут же занял пройдошливый Гришин. А Егорычева, пострадавшего за правду, отправили «в ссылку» — послом СССР в Данию. Недолюбливал Леонид Ильич нарушителей чиновничьего устоя всех времен: «Сиди и не высовывайся!»

«А нам такие люди нужны!», — рот зацепило мимолетной усмешкой.

Николай Григорьевич обычно гулял по главной аллее, под сенью громадных, оплывших ливанских кедров или высоченных гималайских елей, а после забирался на малолюдные террасы, кружа вокруг прудов…

Мои губы дернулись в подобии улыбки. Забываясь порой, я всерьез думал о «разработке» Брежнева, Суслова и прочих небожителей. А воротясь в реал, с удовольствием стегал себя ехидцей, ядом брызгался. Куснул слона комарик!

Но ведь даже мелкое, гадостно зудящее насекомое способно занести опасный вирус — и свалить серого гиганта. А я трудолюбиво разрабатывал давние, полузабытые желания кремлевских старцев, их трепетно лелеемые, никому не высказанные мечты.

Михаил Андреевич с юных лет грезил о славе отнюдь не хранителя идей Маркса и Ленина. Он метил в мозговитые продолжатели, чьи труды, как ступени лестницы, выведут бедующее человечество к Миру Справедливости. Войны, хвори, будни… Год за годом мечта откладывалась «на потом», светясь, как проблесковый маячок: «Я здесь! Ты помнишь? Ты ждешь?» Дождалась…

А Леонид Ильич еще лет десять назад совсем иным был — донжуанистым, веселым, зубастым. На скрозь простреливаемом пятачке «Малой земли» он не грелся в блиндаже, а сорок раз подряд лазал в окопы, чтобы — поближе к бойцам. На Байконуре нырял в убийственное гептиловое облако, когда ракета рванула прямо на стартовом столе, раскидав обгорелые трупы космодромной команды. Спускался в урановую шахту, работал по восемнадцать часов — и хотел, всегда хотел, чтобы слова из гимна о «великом, могучем Советском Союзе» стали незыблемой реальностью, ощутимой каждым. Брежнев — не Суслов, на теорию он не согласен, ему практику подавай! И чтоб не первым числиться, а единственным. Вождем. Отцом народов. Великим кормчим.

Я встрепенулся. Кажется, Егорычев! В синем спортивном костюме, смахивая издали на Тиныча, Чрезвычайный и Полномочный в королевстве датском вышагивал, рукою водя по светло-зеленым иголкам молоденьких пиний. Остановился у озерка, поглядел на закормленных красных рыбин, и подался к вычурной беседке-ротонде, цеплявшейся за край обрыва.

Я вобрал легкими густой воздух, медленно выдохнул. Мой выход.

Скрываясь за зеленым глянцем магнолий, подобрался к «объекту». Нас с ним разделяла изящная деревянная решетка, густо заплетенная виноградом. Стоило мне замереть среди крученых лоз, и я пропадал из виду. Как в детской головоломке «Найди зайчика».

В последний момент меня посетило острое желание бросить все и уйти — сомнения в пользе аппаратных игрищ переросли максимум. Выждав минутку, пока не осядет всколыхнувшаяся в душе муть, я задавил позывы слабости. «Точка — и ша!», как говорит Дюха. И тут же, не давая малодушию опамятоваться, вступил в контакт:

— Добрый вечер, Николай Григорьевич, — в моем голосе звучали деланные гнусавость и сиплость.

Егорычев обернулся с видимым неудовольствием, приглядываясь, кто это там портит ему чудный вечерок.

— Здравствуйте… э-э… молодой человек, — церемонно ответил он. — Что за маскарад, позвольте спросить?

— Не обращайте внимания. Так надо, — зажурчал я. — Я не псих и не провокатор, просто…

— Послушайте! — возвысил голос посол, выпрямляясь.

— А если я скажу, что хочу помочь вам вернуться в ЦК КПСС?

Похоже, опальный Егорычев растерялся. Облизнул пересохшие губы.

— Н-не понимаю, — пробормотал он немного нервно.

— Вы стали неугодны после той речи на пленуме, помните? — развил я наступление. — За филиппики в адрес «непотопляемого» министра обороны и прочих «стратегов». Вы тогда устроили разнос Гречко за бездарное участие в арабо-израильской войне, за дорогую и неэффективную ПВО…

— Откуда вам это известно? — резко прервал меня экс-секретарь. — Доклад шел в закрытом порядке!

— Я слишком много знаю, — мои губы скривились в усмешке. Краем глаза поймав движение на тропинке ярусом ниже, занервничал — и заторопился: — У меня для вас компрометирующие материалы и на Гречко, и на Устинова, и на Гришина. Отпуск ваш заканчивается, не так ли? Когда в Москву?

— П-послезавтра…