Новый Мир ( № 8 2010)

в основном, бывшие сослуживцы покойного. За столом я быстро захмелел, но вежливо, как мне казалось, слушал уже известные мне истории о героическом прошлом деда. Служебные обязанности не позволили ему эвакуироваться вместе с семьей из Ленинграда, где он продолжал работать до конца блокады. По традиции говорили только хорошее — про его любовь к людям, доброту, бескорыстие… Еще вспоминали Новокузнецк — там семья жила до воссоединения с дедом в Москве, куда он после войны был переведен с повышением…

Позже я понял, что моя дружба с Валеркой многим казалась странной, особенно бабушке — у нее даже особым образом поджимались губы, когда она видела нас вместе: Валеркин дед служил “в органах”, а моя бабушка была вдовой “врага народа”. Добавить тут нечего. Но старинный московский двор на Таганке со всеми признаками хорошего двора — садом, дровяными сараями, столом доминошников, детской и волейбольной площадками, песочницей — с которой и началось наше знакомство — создавал узкопатриотическое чувство дворового братства, заставляющее совсем недрачливого меня бежать вместе с Валеркой наказывать наглецов из соседнего двора, сманивших турмана — гордость голубиной стаи Валеркиного отца… В таком дворе трудно было не подружиться — мы и подружились, благо ровесники.

Валерка рос атаманом. Не сказать, что он был злостным хулиганом, — просто он быстро усвоил, что ему все сходит с рук, — и привык к этому задолго до того возраста, когда от него можно было бы ожидать — если бы он оказался склонным к этому — поиска причинно-следственной связи между отношением к нему окружающих и местом службы его деда...

А я был довольно послушен, как позже рассказывала подругам мама, много читал и даже два года проучился в музыкальной школе по классу баяна, пока перенесенная желтуха с полугодовым запретом на поднятие чего бы то ни было тяжелее одного килограмма — а баян весил семь — не прервала процесс накопления навыков, необходимых будущему свадебному гармонисту, — эта перспектива тогда казалась весьма заманчивой и мне и окружающим… Но во время вынужденного перерыва я увлекся гитарой — Окуджава и “Битлз” и по отдельности могли сбить с толку любого любителя русских народных инструментов, я же услышал их практически одновременно, а времени — как для самозабвенного вслушивания в хрипящие магнитофонные записи, так и для поначалу корявого воспроизведения услышанного — у больного было предостаточно… О возвращении к баяну не могло быть и речи.