Новый Мир ( № 8 2010)

Точно каждые два часа: в восемь, в десять, в двенадцать.

Самый страшный налёт был в четыре.

Прекратилось лишь за полночь.

Вдоль по Двадцать пятого октября

в лужах трупы

и сверху — давящее серое небо.

 

Марк, вернувшийся с передовой,

рассказывал,

что когда

перед ними жахнуло по полуторке

(в ней ехала киногруппа)

и увидел разломанные тела

с белой костью рёбер и ног, торчащей из мяса,

то испытал возбуждение.

 

Смерть, жратва, вожделение

слиты в нас,

я сказал бы, в оргийный восторг,

для которого прежние, стройные, милые звуки,

что связались в мозгу с многолетней работой

в милом Зубовском институте искусств,

ни к чему. Вот теперь наступает Искусство!

 

Шёл, глядя на трупы в лужах,

и, как Марк,

уже не стыдясь, испытал огромное возбуждение.

Звуки шли двумя мощными линиями,

прерываясь на выклики-утверждения.

Певца и хора?

Может быть, что певца и хора.

Посадил на трамвай Веру —

перед самым вечерним налётом.

Она добралась, всё в порядке.

Вера! Что же случится с Верой!»

 

 

II

 

Из дневника Веры Беклемишевой (урождённой Орлик):

 

«Решение бесповоротное: оставаться.

И дело не в том, что Глеб признался, что будет здесь до последнего, не бросит бумаг и библиотеки, — всё это поводы. Кому они будут нужны, эти бумаги, через месяц-другой, разве что на растопку. Если ужас не кончится раньше зимы. Пусть там и автографы Кавоса с Верстовским и ещё Савроматова (ого!) — несколько пачек писем последнего к Глебу, он мне их показывал: заносчивых, восхищённых, дерзких. И уж точно дело не в том, что Глеб признался, что, будучи не подлежащим (покуда) призыву, хочет увидеть „вблизи сцепку с псевдоарийским волком, с мороком, легшим на сердце Европы, которой” — тут ты несколько раз повторил — „всё равно конец”, и ещё что-то там из Ригведы в переводе какого-то Мюллера (не читала, бог миловал). Красиво, конечно. Говорил, что в нём пробуждается музыка, что, как никогда остро, почти по-животному, хочется сочинять, спишь — и слышишь созвучья. Шли по Невскому — трупы, выбоины от бомб, испуганные милиционеры, один совсем растерянный на углу Лиговки и смотрит по-детски в сторону —

а в голове, говорит мне Глеб, контрапункт вариаций. Я остаюсь здесь не из-за каких-то твоих вариаций.