И тут он увидел ее. И сразу же потерял голову. И, как и всякий потерявший голову, начал оперировать банальностями. Прежнего скепсиса уже не было и в помине. Если бы у него спросили тогда: почему, почему именно она?! — то он понес бы, что в ней все прекрасно, абсолютно все: и душа, и тело, и лицо, и костюм, и глаза, и волосы, и осанка… “Да какая же душа? — не унимался бы вопрошавший. — Где ты эту душу разглядел-то?!” А он горячился бы: “Да вот же, по глазам прекрасно видно, какая у нее замечательная душа!” — “Да при такой-то разрешающей способности, при таком крупном зерне на пленке — и вдруг глаза рассмотрел!” — рассмеялся бы мерзкий прагматик, которому не дано от природы забыться в порыве великой любви. Он бы, пожалуй, тут же и в драку полез: скотина, не трожь своими грязными лапами и все такое прочее…
Это была физкультурница. Она шла по экрану ровно три с половиной секунды, держа над головой букет цветов. Ей было лет восемнадцать-двадцать. На ней была майка, подчеркивающая спелое и вместе с тем грациозное тело. Ее глаза излучали… Впрочем, что они излучали — то было известно лишь одному Давыдову, который нашел такой душевный ракурс, такую точку наблюдения, которая к оптическим законам не имела ни малейшего отношения. Так человек древнего мира, глядя на предгрозовое небо, отчетливо видел в пляске облаков именно то божество, которое ведало метеорологическими феноменами.