Новый Мир ( № 3 2011)

Однако, как бы то ни было, маховик был запущен, и в конце августа 2005 года пала предпоследняя харьковская крепость — национальный университет (двенадцать этажей, колонны, конструктивизм, рядом — зоопарк, ботанический сад и обнесённая невысоким забором обсерватория). Для того чтобы она пала, всего-то и надо было, что издать ректорский указ о том, что с 1 сентября преподавание на всех первых курсах слова божия и других точных наук полностью переводится на украинский язык, с тем чтобы в следующем году были уже задействованы два курса, а в позаследующем — три. Указ гласил не только это: с 1 сентября в стенах университета запрещалось говорить по-русски (последний такой указ запрещал в стенах университета курить), а вне их — по усмотрению, но тоже желательно (господи, как же я люблю это слово — “желательно”!) на украинском. Таким образом, ситуация выравнивалась и выправлялась: теперь уже не профессора и студенты с обожанием и завистью смотрели на бомжей и нищих, а, как и должно быть, те — на них.

Самым распоследним по-украински заговорил уголовный мир: паханы, серьёзные авторитеты, воры-в-законах, потом — карманорезы, домушники, безыдейное и бесстатусное ворьё, их женщины и прихлебатели и далее уже — всякая мелочь пузатая. Феня, знаете ли, — её не так просто сменить на другой язык, даже такой, как украинский.

Заговорив по-украински, Харьков сразу же заговорил на украинском. А как же суржик? А суржик в Харькове опять остался не при делах — языком бесчестья и неподчинения, насмешки и самонасмешки, языком Полтавы в Харькове. Умри, но не дари поцелуя без любви — а Полтава дарила. Repetitio est mater studiorum — а Полтава ничего об этом не знала и плевать хотела на своё незнание. Корабли лавировали, лавировали да так и не вылавировали — зачем Полтаве все эти речевые сложности и тонкости? А я ведь могу сюда ещё приплести и Бахтина с его народно-смеховой культурой — но опять же зачем? Мне и так всё понятно: и сейчас, двадцать или тридцать лет спустя, приезжая в Полтаву как к себе домой, я вижу, что ничего в ней не изменилось, только дома и люди стали выше. Полтава по-прежнему говорит на суржике и абсолютно по этому поводу не комплексует. И граница между Харьковом и Полтавой, между Россией и Украиной, небом и землёй, городом и миром всё так же проходит по Коломаку, только теперь это совсем другая граница. Для меня — другая.

 

О стеклянном мальчике, политике и политиках

 

 

Художественная литература, на мой взгляд, лишь попытка разговора на ту или иную тему.

 

В. Сорокин