Новый Мир ( № 2 2009)

Поскольку в общем разговоре Люба участия не принимала и вообще чувствовала себя не совсем в своей тарелке, самым спокойным для нее было разглядывать соседей, за столом с которыми сидеть ей не приходилось. Кроме, конечно, Глафиры. Глафира частенько зазывала Любу на огонек, сначала потому, что вроде как взяла “деревенскую дурочку” под свое покровительство, потом по привычке и от одиночества, а еще и оттого, что полюбила с годами “пропустить вечерком по стопочке”. Глафира выдворяла своих “деток” в другую комнату, поскольку Люба “кушать еду, когда собаки под столом валяютсси”, брезговала. Ворча, что “люди-то грязнее собак бывают”, Глафира раскрывала стол-книжку, бросала сверху веселенькую скатерку, метала на нее домашнее сало с домашними огурчиками, грибочки, вареную в мундире картошечку, селедку с крупно порезанным репчатым лучком и настоянную на смородиновом листе водку. Выпивала и закусывала Глафира со смаком, особенно под душевный разговор. А говорить она могла долго. Рассказывала про свою прошлую добротную жизнь, когда все у нее “было схвачено”, когда был жив ее “любимый сын, которого погубила жена-алкоголичка”, и про красавца внука, которого она вырастила сама, отняв от беспутных родителей, “а он потом сбежал к какой-то девахе, которая совсем ему не пара”, рассказывала про своих недавних еще “любовничков” да про свои полезные связи: “Захочу — хоть сейчас три-четыре номерочка заветных наберу…” — хвастала Глафира, ритмично выпивая и закусывая.

На рассказах про “любовничков” Люба мысленно плевалась. Какие там любовнички, если фигурой напоминаешь казенный графин из домоуправления: к низу широко и плиссировочка, а верх узенький и булькает, да и воду не меняли давно.

И про “полезные связи” Люба тоже не верила. Ну чем могли быть сейчас полезны те три-четыре давно оказавшихся не у дел райкомовских пенсионера? И про любовь к ближним Глафира тоже могла сколько душе угодно разливаться соловьем. Люба знала точно: никого, кроме себя да своих собак, Глафира не любит и не любила никогда.

Еще три года назад был у Глафиры муж, седоголовый, с мягкими красивыми чертами лица Алексей Николаевич. Рядом с пружинисто завитой и пышущей энергией Глафирой он казался потерянным и тихим. Позже в одной из задушевных бесед Глафира, ничуть не смущаясь, что речь идет уже о покойнике, бесстыдно заявила Любе: “Никогда от него толку не было, даже в койке”. Люба кивала, а сама прикидывала: “Зачем с него толк? Красивый, так пусть бы и был…”