— Продолжаю. Троцкий жил в Дневную эпоху. В Ночи же ему будет соответствовать некий трехголовый Горыныч новых промышленников, я ясно вижу, что фамилии каждого опального богача будут оканчиваться на “кий”. Троцкий — трехглавый, все логично. Обратите внимание, что смерть Троцкого наступила в сороковом году, а его год-перевертыш станет последним мирным годом нашей страны.
Выпили. Брюх пьяными мозгами переваривал информацию. Рябов не давал опомниться:
— А убийство Кирова в тридцать четвертом? Его убили чекисты.
В зеркальной проекции, в шестом году следующего столетия, те же органы убьют своего бывшего крупного агента, фамилию я, естественно, не могу назвать, хотя и знаю ее, однако убиение случится за пределами Родины, и, скорее всего, это будет не пуля, а какие-то более современные средства. Может, это будет мини ядерная бомба? Выпьем!
Разлили и выпили. Брюх уже не пытался ни перебивать майора, ни следить за его рассказом. Хроноп набрался сверх нормы, и ему было все равно. Если бы он не был пьян, разве задал бы он следующий вопрос:
— Вы работаете на Воробьевке?
Но ответа он не дождался — отрубился.
Брюх проснулся оттого, что кто-то держал его за руку. Хроноп открыл глаза. Чужая обстановка. Мысли из хаотической беготни черепашьим шагом переходили к стройному порядку. Майор-отставник. Много бухла. Убийство Кирова в тридцать четвертом. Гражданская война в две тысячи тринадцатом. Бредятина.
Рябов, заметив, что Брюх открыл глаза, отпустил его руку и стал извиняться:
— Простите, я хиромант-любитель и поэтому не пропускаю случая потренироваться по чужим ладоням. Вчера, когда вы уснули, я положил вас у себя, не стал переносить.
— А что у меня с ладонью? — Брюх словно впервые увидел линии.
— Если бы ладонь могла говорить за хозяина, то ваша возопила бы о том, что вам комфортно лишь в то время, когда вы полностью управляете процессом. Вы устраиваете вихрь событий, и он настолько мощный, что многих и многих включает в свою орбиту. Но если что-то идет не по-вашему, вы беситесь. Такой характер.
— Неужели? — Брюх дотянулся до банки с рассолом, ему получшело.
— Мучиться вы будете до пятидесяти четырех лет. А потом все самым прекрасным образом наладится. Боль пройдет. Проблемы истончатся. Препятствия растают. Это, кстати, согласуется с моей теорией — если в первой части жизни все шло как-то ни шатко ни валко, значит, во второй пойдет все как по маслу.
— В пятьдесят четыре года? Вы шутите? Через тридцать лет? На хрен это все тогда?
Майор тоже отхлебнул рассола.