Костя расстелил покрывало из машины, и они легли. Расслабились под солнцем. Очень скоро все звуки слились в единый гул, складный шум кедровых крон под ветром, мерный плеск озера. В закрытых глазах заходило алыми пятнами солнце. Кожа нагревалась и остывала, быстро нагревалась и тут же остывала под порывом ветра. Знобило и продирало жаром, и касались друг друга сначала невзначай, чуть-чуть, потом ближе, плотнее, и знобило от касания мокрой ткани, и шумело сильнее в ушах, в голове, во всем теле. Осторожно, осторожно, будто боясь вспугнуть, боясь быть вспугнутыми, трогали друг друга, гладили, не открывая глаз, и солнце становилось объемным, выпуклым, жгло уже в самое горло. И сладко и боязно, оттого что вот так вот, открыто, под небом, кедрами, при ярком свете, у озера, у всех на виду, у всего перевала на виду, — и сладко, и боязно, и сладко. Наконец он не выдержал, обнял ее всю, вцеловался в губы — и тут же ощутил властно, снаружи исходящее, грозное: НЕЛЬЗЯ.
Открыл глаза. Настины глаза тоже оказались открыты, но смотрела она не на него, а за него: вытягивая руку с часами, смотрела время. Он отстранился, поднялся, отошел к краю склона.
— Прости, — услышал сзади. — Прости меня. Слышишь? — Потом: — Но что мне было делать? Я же не могла ее оставить. Мне некуда ее девать, у нас больше нет никого. Ты слышишь? Ну неужели ты такой эгоист, только о себе, о своем удовольствии все? Да, тяжело, но у меня выбора нет, мне с этим всю оставшуюся жизнь теперь жить. Думаешь, мне это нравится? А что де…
— Помолчи, — оборвал он ее. — Пожалуйста.
Что-то было не так. Ветер исчез, будто его выключили. Птицы смолкли. Что-то было не так реально, по-настоящему, Костя чуял это, как зверь, но не понимал. Ему стало тревожно. Подумал, опять землетрясение, эпицентр рядом был в прошлый раз, вдруг снова? Даже присел, потрогал землю рукой. Потом перевел взгляд на озеро, на небо. Тут кто-то закричал на базе, и в тишине было слышно, как будто кричат рядом:
— Затмева-а-ет!
И Костя тут же все понял, взглянул опять на небо, на солнце. Небольшая, размытая тучка встала напротив светила, и он отчетливо увидел, что у светила откушен как будто бок.
Первое августа. Конечно, сегодня 1 августа 2008 года, как он мог забыть? Разрекламированный день, пик турсезона, от которого он так счастливо отмазался, превратившись сам из проводника в туриста.
— Костя, Костя, затмение! — залепетала сзади Настя с такой же интонацией, как ее мать. Подошла и прижалась сбоку, но Костя вздрогнул от холодного, мокрого и отстранился.