Новый Мир ( № 10 2005)

Мы прощались на вокзале в Кёльне. По открытой платформе гулял ветер. Фонари еще не зажглись, темная лава собора поднималась над вокзалом. Интересно, почему-то подумал я, сотрясаются ли от хода грузных поездов святые кости трех царей-волхвов в саркофаге у алтаря? Лицо Наташи, обрамленное капюшоном с меховой оторочкой, было прекрасно своей неземной легкостью. Мое сердце сжималось от жалости и безысходности. Но женщины сильнее мужчин, их беззащитность — это их оружие. Последние слова под гул уже напрягшихся от поступи локомотива рельсов:

— Что мне делать? У меня заканчивается стажировка. Возвращаться ли в Москву?

Накануне, когда она заснула, я спустился к портье и дозвонился до Франкфурта. Голос Саломеи звучал как шелест. Спектакль она допела и теперь ждет меня, чтобы ехать домой, в Москву. “Чувствую себя ужасно, — говорила Саломея. — Под глазами синяки. Надо ложиться на операцию. Я хочу пить, но боюсь выпить лишний глоток, чтобы окончательно не разбухнуть. Что мы будем делать, Алеша?..” Вот с этим вопросом я пролежал всю ночь, положив руку на голову спящей Наташе. Ребенок, девочка...

Даже бывая предельно искренним, человек невольно в первую очередь думает о себе. Еще ночью я понял, что никогда не смогу бросить Саломею и не справлюсь, как многие, с параллельным романом. В тот момент Наташа в Москве мне не была нужна. Но когда я говорил ей, чтобы она ни в коем случае не возвращалась на родину, оставалась бы в Германии нелегалкой или выходила бы замуж, — когда я это говорил, то холодным умом преподавателя, каждый день работающего со старыми и новыми текстами и читающего лекции студентам, уже сосчитал: это генеральё, порознь или все вместе, этот сговорчивый молодой человек, с бабьими повадками и мучнистым цветом лица, отделаются от нее — им, когда припечет, свидетель не нужен…

По закону жизни мы должны были встретиться. Я часто вспоминал этот тягучий волшебный вечер, мое возвращение в собственную молодость, вечер и ночь в Кёльне. Если мы вспоминаем, то мы вспоминаем умом, сердцем, руками, животом, грудью. Но нигде от нее не случилось ни отблеска, ни колыхания ветерка. Я думал, что она действительно пропала, уехала куда-нибудь — в Африку или Южную Америку. И вот она стоит передо мною. Постарела? Хрупкая, боттичеллиевская красота ее стала весомее и определеннее. Любимые женщины не стареют и не меняются. Стареем и меняемся только мы. Сегодняшняя Наталья делает два шага вперед, к моему креслу:

— Здравствуйте, профессор. Что здесь случилось?

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ