Новый Мир ( № 1 2011)

Это, конечно, „вопль женщин всех времен: ‘Мой милый, что тебе я сделала?!‘”. Его нельзя сравнивать с горьким и холодным толстовским прощанием: „Благодарю тебя за твою честную 48-летнюю жизнь со мной…” Вопленица не только готоваисправиться, она готова на все. В ее безумном лепете прочитывается ясная мысль: „Я честно и твердо обещаю, голубчик, и мы все опростим дружелюбно; уедем, куда хочешь, будем жить, как хочешь”.

Толстому только этого не хватало.

Но, покинув ее, он ни на минуту не забывает о ней.

„Многое падает на Соню. Мы плохо распорядились”, — скажет он перед смертью, уже впадая в забытье. И на вопрос старшей дочери: „Что ты сказал, папа? ” — повторит: „На Соню, на Соню многое падает”.

„Мы плохо распорядились…” Но можно ли было распорядиться иначе?”

 

Никита Елисеев. Бормотание Времени. — “Арион”, 2010, № 3.

“Он — один из лучших чтецов стихов, каких я когда-либо видел. Отсутствие точки в конце своих стихов Стратановский обозначает великолепно. Предпоследнюю строчку он читает громче остальных, а на последней затихает, словно бы набирает голос для следующей, но... замолкает, обрывает текст, словно бы что-то недоговаривает.

Между тем все договорено. Стихотворение окончено эффектной фразой, звонким парадоксом, достойным Гильберта Кийта Честертона, не меньше. То есть, позвольте? Как же это так? Ну ладно, Швондер и Шариков — уроды эти, у них ущербность — явлена, очевидна, но профессор Преображенский, он-то в чем ущербен? Чем недостаточен? Почему его Стратановский ставит на одну доску с уродами, выплеснутыми социальным взрывом наверх? Критик Андрей Арьев назвал Стратановского поэтом культуры. Это — верно, но не полно. Надо пояснить, какой культуры. Революционной. Катастрофной и катастрофической. Не потому, что он ее живописует. А потому что эта культура — его родина. Его воздух. Он и загробную жизнь может представить себе как одну огромную коммуналку. <…> Но это не те люди, мимо которых стоит пройти, как проходили писатель Булгаков и профессор Преображенский, брезгливо сторонясь, жестоко, возможно и справедливо, издеваясь. Это — люди, имеющие право на жизнь и счастье. Потому-то для Стратановского равно ущербны и Преображенский, и Шариков. Он сформирован культурой революции, назовем чудовище его настоящим именем: коммунистической культурой. Именно поэтому он очень хорошо почувствовал осознанно фашистский, расистский смысл гениального „Собачьего сердца””.

 

Михаил Иверов. Заветная ладонь. — “Фома”, 2010, № 11.