Новый мир, 2003 №01

— Ну что вы, он же меня не узнал! Меня узнать невозможно: я — религиозная женщина, в парике, в надлежащем прикиде… Так на чем я?.. Да — дорога, зимнее утро, холод собачий… Я в короткой юбчонке и кофточке… Вторым попался пожилой марокканец, который начал с того же. И я что-то, знаете, — замерзла, что ли? — расплакалась: ну, думаю, во что я превратилась, если при взгляде на меня у мужиков только одна мысль и возникает. И говорю ему: «А если б твоей дочери такое предложили? Если б она, вот так, чужая всем, голодная, без копейки денег, зависела на дороге от доброй воли проезжего кобеля?..» Тогда он поменялся в лице, остановил машину у придорожного ларька, купил мне питу, довез до самого министерства и напоследок сунул в руку мятую двадцатку… Знаете, у этих простых восточных людей гораздо мягче сердце, чем у нас…

…Ну, не буду я морочить вам голову своими дальнейшими похождениями — они вполне омерзительны…

В конце концов я узнала, что где-то у хабадников можно приткнуться в таком их общежитии, что ли, нечто вроде ешивы для девушек. Но, конечно, без комедии с униформой не обойтись — знаете, эти платья с длинными рукавами в самую жару, эти черные колготки в июле… Пришла я, значит, стою на лестничной площадке четвертого этажа у них там, где мне разъясняют условия приема, и думаю: да ладно, что мне, впервой прикинуться ради крыши над головой, нормальной еды! И как только вот этими самыми гнусными словами подумала, тут же ноги у меня подкосились и я покатилась по лестнице вниз, чуть не до первого этажа.

— Споткнулась?

— Да нет… Это мне дали понять, что я последнее терпение вычерпала и дальше чтоб, мол, не обижалась… Ну, я все правильно обычно понимаю…

Во-от… и, знаете… стала я там тихонько жить, учиться… очень всех сторонилась поначалу, потом немного отошла… Вижу, девчонки и эти… училки их… вроде не брезгуют мной, а ведь я так по-садистски сразу все им о себе рассказала! Нет, вижу — не брезгуют… И в конце концов поняла, что только эти люди, которым все обо мне известно, только они приняли меня всем сердцем, несмотря ни на что, и любят меня, и… это единственное место и единственная часть общества, где меня готовы принять такой, какая я есть… Прошло еще полгода, и я сказала: сватайте меня…

Она помолчала мгновение и легко проговорила:

— Вот, собственно, и все… Муж у меня очень хороший человек, программист, умница, так что все у меня отлично… Вот и живем…

— Он из религиозной семьи? — спросила я.

— Да нет, он… он, понимаете, своеобразный человек… Полурусский-полукореец… Прошел гиюр, стал евреем…

Я вспомнила, по какому поводу ей позвонила, вспомнила дурацкий ее вопрос в прямом эфире. Дурацкий — на фоне всей ее жизни…

— А сколько у вас детей?

— Трое с половиной, — сказала она. — Четвертый родится через пять месяцев…

Собственно, разговор был исчерпан, история кончена, листок, лежащий передо мною на телефонном столике, исчиркан беглыми закорючками… Надо было прощаться. Я стала говорить какие-то слова, которые, как мне казалось, она хотела услышать. Но она перебила.

— Все у меня в порядке… — повторила задумчиво. — Все у меня хорошо… Хороший муж, спокойный, мягкий, добрый человек… Только, конечно, никогда не смогу я его полюбить.

— Почему?! — воскликнула я, потрясенная упрямством этой несмиренной женщины.

— Душа чужая… — проговорила она хрипатым, старческим своим голосом. — Душа-то чужая…

4 Мастер-тарабука

К открытию выставки все уже было готово… Он сидел в галерее, пил с Шерманом холодное пиво, принесенное из соседней забегаловки, и оглядывал картины на стенах.

Это была первая его серьезная выставка в стране. Прошел год после приезда — целый год, в течение которого он болтался по городам в поисках работы, по галереям в попытках заинтересовать хозяев своими картинами, по кибуцам и сельхозкооперативам, стараясь получить заказы на раскрашивание водонапорных башен.

Наконец Шерман дал согласие выставить его работы к празднику Суккот на целых две недели. Время было хорошее, осеннее, туристическое — Митя строил планы и ждал от этой выставки некоего поворота судьбы.

— Осталось последнее, — сказал Шерман, прихлебывая пиво и отирая толстой пятерней пену с усов. — Cейчас приедет специалист по освещению…

— Я люблю, чтобы всем занимались профессионалы, — сказал он, помолчав.

Казалось странным, что у этой пивной бочки, обсиженной бородавками, одна из самых эстетских и дорогих галерей в стране.

— Я не как некоторые: повесил картины — и будь что будет, — добавил он. — Последнее слово в экспозиции у меня говорит специалист по освещению.

Тут раздался грохот, и в витрину галереи чуть не влетел мотоцикл. Юноша, примчавший на нем, — необычайно хрупкий рядом со своим блестящим черным быком — снял шлем, тряхнул гривой волос и оказался девушкой. Это и был специалист по освещению.

Она вошла, улыбаясь широкой клоунской улыбкой, шлем свисал на ремне со сгиба тонкого локтя, как корзинка с ягодами.