Новый мир, 2003 №01

«<…> Переверзев (министр юстиции. — П. К.) заявил, что новая власть не может прибегать к недостойным приемам царского времени, то есть к внутренней агентуре. Услышав это, я пришел к заключению, что мы не можем говорить с ним на одном языке и что Переверзев обнаруживает полную тупость и непонимание в данном вопросе. Однако я его все-таки спросил: какими же способами вы можете узнать, что замышляют ваши политические противники и в чем заключается их деятельность. Переверзев ответил: „Благодаря молве, слухам и анонимным доносам“…» (№ 9).

«Между прочим, мне был задан вопрос, правда ли, что Ленин был секретным сотрудником Охранного отделения, на что я ответил, что, к сожалению (курсив мой. — П. К.), он таковым не был» (№ 10).

Владимир Губайловский. Открытая форма. — «Дружба народов», 2002, № 9.

Это рецензия. «Для [Елены] Долгопят нет особой разницы между условно фантастическим и столь же условно реалистическим сюжетом. Ее проза более всего напоминает реальность сновидения. Причем ей удается сделать героем этого сна самого читателя. Он пытается как бы припомнить, зачем он здесь, куда он направлялся, когда встретился с героем, — и припомнить не может. Мастерство писателя заключается в том, в частности, что существование ее персонажей происходит на границе пробуждения, и никогда нельзя сказать — проснулся ты уже или длится твой сон».

Владимир Губайловский. Живое сердце. Хроника прошедшего времени. — «Дружба народов», 2002, № 10.

Вы не поверите, но все вышесказанное более чем применимо и к этой большой поэме. В части мастерства уж точно. И хотя герой в конце произведения просыпается, «никогда нельзя сказать — проснулся ты уже или длится твой сон».

А поэма — как зеркало в зеркале: ужас жизни отражается в тоске по ней самой, уходящей, подлинной и желанной. Строгая и на первый взгляд элементарно сюжетная фантасмагория прикрывает собой что-то очень важное, что Губайловский перестал хотеть держать только в себе. А я и когда в рукописи «Живое сердце» читал, было как-то тревожно.

Констан Зарян. «Ключ и к нашей душе». С армянского. Перевод Ирины Карумян. — «Дружба народов», 2002, № 10.

Фрагмент из цикла «Страны и Боги», состоящего из двух книг — «Испания» и «Соединенные Штаты», написанного в середине 30-х годов. Здесь — кусочек «Испании» («Испания», «О смерти и любви» и испанская легенда «Царь Армении Левон»). Автор (1885–1969) — гордость армянской культуры, великий поэт, прозаик, эссеист, культуролог и философ. Наследие и широта его интересов огромны. В этом смысле (и не только в этом) он очень похож на столь же трудолюбивого Октавио Паса. Зарян жил в Европе, выпустил десятки книг, сохранилась его огромная неопубликованная переписка с многими деятелями европейской культуры — от Эмиля Верхарна до Мигеля де Унамуно.

Здесь переварены все жанры, фантастически смешаны смысловые, словесные и культурные слои. И все для одного: «Говоря о других, мы говорим преимущественно о себе, потому что мы ищем себя повсюду».

И. П. Зимин. «Забытый» великий князь. — «Вопросы истории», 2002, № 10.

О Николае Константиновиче Романове (1850–1918) — первом ребенке в семье великого князя Константина Николаевича и Александры Иосифовны — принцессы Саксен-Альтенбургской. О князе-изгое, объявленном сумасшедшим после странной кражи драгоценностей из ларца его матери. О шестилетней ссылке, о переезде в Ташкент, где и закончились загадочные дни его. В Средней Азии князь осушал земли, организовывал научные экспедиции, выстроил на собственные средства 12 русских поселков. Здесь же рассказывается о его венчании с пятнадцатилетней девочкой и письме царю с отказом от регалий. Политическая реабилитация «забытого» князя произошла после вступления России в мировую войну. Николай Константинович получил звание «Почетного члена Голодно-Степского местного отдела, состоящего под Высочайшим Его Императорского Величества Покровительством общества повсеместной помощи пострадавшим на войне солдатам и их семьям». Точная причина его смерти — не ясна, однако похоронен он был в самом центре Ташкента, в склепе у Георгиевского собора.

Владимир Кантор. Рождественская история, или Записки из полумертвого дома. Повесть. — «Октябрь», 2002, № 9.

«Мы постояли в туалете у окна, откуда был виден морг».

Это, пожалуй, вторая повесть (где действие от начала до конца происходит в больнице), которой я по-читательски смог довериться (за последние годы). Первая — малоизвестная и — против этой — откровенно автобиографическая «Басманная больница» покойного Георгия Федорова.

Т. Л. Лабутина. Восприятие английской культуры в России в эпоху Петра I. — «Вопросы истории», 2002, № 9.