Новый мир. № 10, 2003

Сидеть в ночном клубе — Витя не пробовал занятия бессмысленнее (он принципиально не брал даже сока, чтобы не могло показаться, что и ему здесь что-то нужно). Но — самая перемалывающая скука была ничто в сравнении с той стремительно нарастающей тревогой, с которой иначе пришлось бы половину, а то и целую ночь прислушиваться, не возвращается ли Юрка и в каком состоянии. А что, если снова исчезнет, как тогда, — и все выигранные дни пойдут насмарку. Да это еще и пережить надо, — нет, уж лучше три-четыре-пять часов (кукла-то готова оплывать хоть до утра) посидеть в душном мраке, где все мигает, трясется, музыка, если это можно назвать музыкой, вопит, воет, вдалбливает, надрыва… нет, надрываться может что-то живое, а это чистая механика; по стенам, по потолку скачут разноцветные зайчики, сам потолок то меркнет, то обретает фиолетовый тон — как крылья Юркиного носа, когда он начинает наливаться беспричинной яростью… На стенах намалеваны нечеловеческие рожи, и каждой как будто плеснули в рожу из ведра, чтобы краски потекли. «Кислотная живопись», — орала в ухо кукла, и Витя догадывался, что кислота — тоже название какого-то наркотика, но какого — он знать не хотел. К тому же здесь все было устроено так, чтоб было невозможно ни думать, ни общаться. В дыму вспыхивали цветные лучи, своим узким концом каким-то непостижимым образом каждый раз попадающие в прожекторные головки, похожие на шлемы крошечных водолазиков, очень бойких, беспрерывно дергающихся вверх, вниз, вправо, влево…

Он плановой, кричит в ухо кукла, указывая на козлобородого молодого человека, с бессмысленной птичьей внимательностью разглядывающего вспыхивающий абсурд, — невольно задумаешься, какая сила заставляет этих несчастных довершать козлиной бородкой и без того козлиную внешность. Неугомонная кукла, пошатываясь, вся в бегущем разноцветном камуфляже, уже кричит козлобородому в ухо что-то свойское, и козлобородый с готовностью начинает выкрикивать в пространство нечто похожее на лозунги болельщиков. «Мы, люди искусства, — переводит воротившаяся кукла, — должны изменять свое сознание». Ты машинально ей киваешь, киваешь — до полной очумелости, — и вдруг в потной духоте холодеешь от страха: кукла успела раствориться в этом пятнистом мраке, хотя только что вроде бы сидела, положив ногу на стул, пухлыми присосками потягивала ликер («Это для тебя лекарство?» — все еще пытался очеловечить ее Витя. «Не буду врать — кайф»), сетовала, что в Друскининкае не достать планцу, а на худой конец, телки или жабы, — и вот уже исчезла, улетучилась, что-то где-то разыскивает, может быть, опять героин…

А, нет — уф-ф… — вот она у мерцающей стойки бара в позе, претендующей на крутость, пытается что-то орать непроницаемому бармену — только в шаге от нее удалось расслышать: «Я побывал во многих подобных заведениях во многих странах мира». Кукла пыталась задать глупого форсу. Заметив Витю, злобно обернулась: «Что ты меня пасешь?!. Да не сбегу я!.. Как вы меня достали своим контролем!!!» Она почти рычит, она оскорблена как человек, ни единожды в жизни не солгавший. И тут выгоднее попросить у нее прощения — да что ты, мол, как ты мог подумать, — а то ей еще взбредет вломиться в амбицию, раздуть набрякающие фиолетовым грубые ноздри, начать требовать паспорт для бегства в Вильнюс, где можно достать любые психоактивные вещества… Может, все это и чистый шантаж, вроде без денег ей некуда деться, но какие суммочки она уже успела подтырить, какие шмотки способна проторчать — кто их, кукол, знает, сил принять новый риск после тех ночей в квартире мертвого алкоголика уже нет ни у Вити, ни у Ани, эти ночи сломили их волю.

Хотя… Витя с удивлением и тревогой заметил в своей душе странные подвижки — он начал понемногу недоумевать: а почему, собственно, он должен служить этой кукле? Только за то, что она как две капли воды похожа на исчезнувшего Юрку? Если бы Юрка потерял ноги, глаза, — боль Витиной любви к нему лишь удесятерилась бы, утысячерилась, для смягчения этой боли он только рад был бы жертвовать ему снова и снова. Но вот когда Юрка потерял душу… Неужто и в самом деле мы дорожим в любимом человеке прежде всего душой, а все, что нас вроде бы пленяет, умиляет именно в его внешности — глаза, губы, волосы, движения, — на самом деле мы ощущаем лишь внешними проявлениями его внутренней сути? Считается, что самое трудное — отдать жизнь; но ведь ту жизнь, которую теперь ведут они с Аней, тоже вряд ли можно назвать жизнью…

— Теперь мы попали в другой разряд — разряд глубоко несчастных людей, — с величайшей сосредоточенностью произнесла Аня. — И теперь мы должны научиться нести наше несчастье с достоинством.

Аня, как всегда, была права, но в этом ли заключается достоинство — в том, чтобы отдать себя на пожирание мерзкой кукле?

Вите уже случалось ловить себя и на более пугающих мыслишках.

— Покатайтесь на велосипедах, вы же это так любили… — подсказала Аня; недоговоренность легко угадывалась: вдруг в Юрке что-нибудь всколыхнется…