Новый мир. № 10, 2003

«Русские и нерусские все же настоящие антиподы. Мы ходим друг против друга головами вниз, и нас друг от друга естественным образом тошнит. Вот идет русский человек и видит бедняка, нищего, никудышного, провального, неудачного… И ему не по себе, и душа у него болит, и скулы сводит, и сердце щемит, и бросает он свою копеечку (или не бросает), а все равно в итоге как-то не так… И что-то нечеловеческое веет оттуда, из тайны нищеты, и обратная сторона мира, бедная, бедная материя, на которой стоит этот красочный праздник, почва мира, недра его, безликий и нелепый гумус Вселенной открываются, разверзаются пред ним».

«Русский человек — коммунист по натуре, по грустным своим серым зрачкам, по ночным всхлипам, по своей совести и по чести…»

Никита Елисеев. Заметки краем. — «Русский Журнал», 2003, 4 июля

«Пожалуй, именно так — главный враг Немзера — Розанов и все то, что связано с этим литератором и мыслителем».

Ср.: «Признаться, мне почти не попадались абсолютно чуждые мне идеологически и одновременно блистательные художественно тексты. На мой вкус, сочинения Василия Розанова — материал для психоаналитика, но не для искусствоведа <…>», — говорит Роман Арбитман («Русский Журнал», 2003, 3 июля ).

Юрий Емельянов. Америка и Россия. К 85-й годовщине интервенции США против России. — «Москва», 2003, № 6

1918–1920. «На оккупированном [англичанами и американцами] севере европейской территории России были созданы концентрационные лагеря. 52 тысячи человек, то есть каждый шестой житель оккупированных земель, оказались в тюрьмах или лагерях».

Михаил Золотоносов. Жизнь, расписанная по минутам. Издательство «Классика ХХI» представило в России парижское издание дневника Сергея Прокофьева (1891–1953): событие, которого ждали многие. — «Московские новости», 2003, № 23

«Музыка Прокофьева — несмотря на всю смелость нарушения традиций — довольно рациональна, и психологическое подтверждение находится [в дневнике] и для этого: он играет на бирже, образует „финансовые предприятия“, надеется разбогатеть».

«Отдельный интерес представляет описание Февральской революции 1917 года, немного напоминающее „Египетскую марку“ Мандельштама».

Процитирую также — по рецензии Золотоносова — одну из записей Прокофьева, которая и на меня произвела впечатление: «Когда он [Брюсов] умер, его тело подвергли вскрытию. Была сделана также трепанация черепа. Когда был вынут мозг, то надо было перед закрытием черепной коробки чем-нибудь заполнить голову, но ничего не было под руками. Тогда брали листы газеты „Правда“, скатывали их комками и забивали ему в голову. Так он и был похоронен с большевицкой газетой вместо собственных мозгов — отмщение судьбы за его переход в коммунизм, совершенный не по убеждениям, а по расчету (30 мая 1926 г.)».

Андрей Зубов. «Звезда Ледяного похода». — «Посев», 2003, № 6

Советская Россия ужасна, и «новая» Россия ужасна. Советский человек ужасен, и нынешние — ужасны. Русская диаспора безответственна. Белое дело забыто. Но — «глубоко под смрадной ложью советчины лежит в каждом выросшем в России добрая земля, готовая принять семя веры».

Из России в Америку и обратно. Беседу вел Игорь Шевелев. — «Время MN», 2003, 9 июля

Говорит Михаил Эпштейн: «Русский язык нуждается в очень сильных личных инициативах — терминологических, понятийных, смыслообразующих. <…> Это может быть „Проективный словарь русского языка“ или „Словарь лексических возможностей русского языка“. Для меня это один из наиболее важных и, я это уже чувствую, пожизненных проектов. <…> Знаете, я был еще в Америке удивлен, когда смотрел российское телевидение, что новых слов особенно и не появилось. Я их записал буквально на двух страничках. Слова типа „ты меня не грузи“ и им подобные. Это скорее даже не новые слова, а новые значения слов. <…> Думаю, что представление о языке как об энергии, нежели структуре, должно вернуться в наш обиход. Особенно, конечно, для писателей и интеллигенции. Язык творится здесь и сейчас. От наших языковых инициатив зависит его будущее. Чем был бы русский литературный язык без Карамзина? Владимир Даль, кстати, сочинил много собственных слов и контрабандой ввел их в свой словарь. Они нигде, кроме словаря Даля, не зафиксированы. Даже в его предисловии к словарю видно, что он оправдывает свои „старовведения“, говоря, что русский слух не найдет здесь ничего себе чуждого. <…> Я бы сказал, что в подлинно демократическом и развитом обществе место идеологии занимает язык. Лексикология — вот подлинная идеология нашего времени. Язык создает условия для выражения самых разных идей. Богатство языка — вот знак продвинутого состояния общества. <…> Конечно, корни перестали плодоносить. Там, где у Даля из одного корня, такого, как „добр“ или „люб“, торчат двести ответвлений, в современном языке хорошо, если осталось тридцать или сорок. Это облысение словесного леса, обнищание языка. И это как демографический урон нации, убыль и недород».

См. также другое интервью с американским профессором университета Эмори в Атланте Михаилом Эпштейном: «Время МN», 2000, 27 декабря.