Новгородский толмач

Главные комнаты расположены на втором этаже. Мне довелось пока побывать только в горнице хозяина, где у него устроен рабочий стол, хранятся торговые книги, расписки, наличные деньги. Здесь он принимает посетителей, ведет переговоры с другими купцами, диктует мне письма. До чтения он жаден весьма и всякие писания, которые ему удается добыть, отдает местным переписчикам, а снятую копию потом хранит в специальном нарядном сундуке под замком. Кажется, больше всего его интересуют описания путешествий и исторические хроники. Он оказал мне доверие, дав почитать интереснейший труд "Хождение на Флорентийский собор" - о поездке русских епископов на Вселенский собор, созывавшийся в Италии тридцать лет назад. Видимо, ему хотелось показать мне, что не все русские затыкают уши, как только слышат голос из Рима, что и они способны разумно обсуждать трудные вопросы веры.

С особенным интересом я прочитал в этой книге отрывок, относящийся к нашему родному Любеку. Русские путешественники были поражены его чистыми мощеными улицами, стеклянными окнами, фигурными фасадами зданий, бьющими повсюду фонтанами. Не укрылось от их внимания и то большое колесо, которое забирает воду из реки и одновременно крутит вал станка в сукнодельной мастерской. В монастыре им показывали множество книг, дорогих облачений, священных сосудов и ларцов со святынями. Но больше всего поразили автора "Хождения" механические фигуры в монастыре (помните, Вы водили туда меня и Грету?), когда ангел слетает с небес, возлагает венок на Мадонну, а по небу движется звезда, а за ней идут волхвы с дарами и потом с поклонами кладут их к яслям младенца Христа.

К сожалению, российское духовенство не признало Унию, утвержденную Флорентийским собором в 1439 году. Митрополит московский Исидор, подписавший ее, был встречен на родине гневными протестами и низложен. Сейчас всякое упоминание об Унии считается делом опасным. Тем более я ценю доверие, которое оказал мне Алольцев, дав эту книгу. Он также обещал дать мне для прочтения житие весьма почитаемого им святого по имени Сергий Радонежский, когда переписчики закончат работу.

Жена Алольцева, по имени Людмила, очень хороша собой и приятна в обращении. По виду ей еще нет тридцати. У местных дам принято покрывать лица румянами и белилами, но ей они не нужны. Она, смеясь, рассказывала мне, как другие купчихи громко осуждают ее за то, что она является на общие праздники и церковные богослужения не накрашенная, как они, и они проигрывают рядом с ней в глазах своих мужей. Я позволил себе преподнести ей ручное зеркало хорошей кельнской работы, и она была очень довольна. Настенных зеркал у русских в домах не бывает, церковь относится к ним неодобрительно. Нет на стенах и картин или эстампов, как это принято у нас. Считается, что украшать комнату должны только священные изображения.

Почитание икон здесь доведено до такого же идолопоклонства, как это было у греков в Византии. Ведь русские приняли христианство от восточных схизматиков и старательно копировали и повторяли их заблуждения в течение вот уже шести веков. Думаю, Алольцевы не приглашают меня в другие горницы, потому что верят, что даже взгляд иноверца может повредить изображениям святых. В случае пожара обитатели дома прежде всего бросаются спасать висящие там образа. Один ганзейский купец арендует дом у русского, который заранее убрал и унес весь иконостас, а перед иконой, нарисованной на стене, долго молился и просил у нее прощения за то, что оставляет ее на поругание "неверным".

Все же мне кажется, что сами Алольцевы не склонны очень строго выполнять все требования православной церкви. Но они не хотят смущать и огорчать своих домочадцев, слуг, родню и по возможности сохраняют внешние правила благочестия. Со мной они о вере не говорят. Но я чувствую, что в их отношении ко мне - иноверцу - больше сострадания, чем презрения и осуждения. Ведь я, по их понятиям, обречен на вечные адские муки! Они, конечно, не могут позвать меня в свою церковь. Зато они недавно пригласили меня принять участие в празднике поминовения усопших, который проводится на кладбище под открытым небом. Все же они посоветовали - и я с готовностью согласился сменить немецкую одежду на русскую.

Видели бы Вы меня в этом наряде, бесценная фрау Урсула!

На голове у меня был нахлобучен красный колпак с меховой оторочкой и всякими побрякушками, колотившими меня при ходьбе по лбу и ушам. Поверх рубахи на меня напялили длинный зеленый кафтан, который называется "однорядка". Рукава у него откидные, свисают чуть ли не до земли, а полы спереди короче, чем сзади. На поясе у меня болтался ножик в чехле, ложка тоже в чехле и кожаный кошелек "калита". На ногах были красные сапоги до середины икры, с задранными носами и подошвами, подбитыми гвоздиками. Обувь здесь шьют по одной колодке, не отличая правого сапога от левого, и из-за этого к концу дня я натер себе изрядные мозоли.