Новгородский толмач

Боюсь, что монастырские летописцы и хроникеры, записывающие сегодня в Москве это событие, изобразят дело так, будто и боев никаких не было. Постояли, мол, два войска друг против друга и разбежались, когда Господь решил вмешаться и не допустить погибели русских христиан, за которых так усердно молились их пастыри. Сохраните мое свидетельство, любезный брат, пусть хоть один голос донесет до потомков, как было на самом деле.

Должен закончить это послание и бежать укладываться в дальнюю дорогу. Отбившись от татар, Москва срочно шлет свою рать на север, на помощь Пскову. Федор Курицын порекомендовал меня князю Оболенскому как единственного толмача, знающего эстонский. При военных действиях на территории Ливонии это может очень пригодиться. Живущие там эсты сильно злоблены против немецкого господства и будут рады помочь русским войскам. Видимо, следующее мое послание будет написано уже после нашего возвращения из похода.

На этом прощаюсь с Вами, досточтимый брат, и благодарю Господа, что Он дозволил на этот раз нашим народам не проливать крови друг друга.

Дружески к Вам расположенный

С. З.

Фрау Грете Готлиб, в Мемель

из Москвы, весна 1481

Милая, дорогая Грета!

Как близко я был от тебя на этот раз! Всего каких-то сто верст с небольшим. И как я рад, что эти версты так и остались между нами. Ибо явился я в ваши края вместе с псковско-московским войском. И мне страшно подумать, что могло бы случиться со всеми вами, если бы эти головорезы ворвались в Мемель.

Не первый раз я вижу войну. Но, видимо, так никогда и не смогу понять, каким образом она превращает вчера еще достойных людей в кровожадных извергов, с хохотом переходящих от одного злодеяния к другому.

Не буду мучить тебя описаниями того, что мне довелось увидеть во время похода в Ливонию в феврале этого года. Скажу лишь, что такого разгула бессмысленного изуверства не видала эта земля. Конечно, псковичей переполняла жажда мести - ведь немцы зверствовали в их краях все прошлое лето. Но не сказал ли Господь: "Мне отмщение и Аз воздам"?

Впрочем, почему я осуждаю и обвиняю только других? Разве сам я остался свободен от кровожадных страстей? Когда русская рать штурмовала город Вильянди, разве не скакал я на коне и не вопил, как безумный? Посреди города высился неприступный замок Феллин. Там укрылся магистр Тевтон-ского ордена Бернгард фон дер Борх с остатками своих рыцарей. Как я мечтал, чтобы пушки Фиораванти пробили брешь в стене замка! Чтобы русские ратники ворвались внутрь, вытащили магистра из его палат и повесили на самой высокой башне. Сколько он пролил русской крови за последние десять лет! Вдобавок, у меня были личные причины ненавидеть этого человека. А если бы рядом с ним вздернули еще некоего кладовщика, хранителя сапог и упряжи, я был бы счастлив втройне.

Но взять Феллин нам не удалось.

В марте началась весенняя распутица, и князь Оболенский отдал приказ возвращаться в Россию. Обозы с награбленным добром, вереницы пленных, стада угоняемых коров и овец заполнили все дороги. Земля эта заплатила за кровавые авантюры рыцарей тяжелую цену.

Я простился с эстонскими проводниками, помогавшими нам во время кампании, раздал им обещанные подарки и деньги. Мои услуги были больше не нужны, и князь разрешил мне возвращаться в Москву. Сам он сначала должен был провести несколько дней в Пскове, где город устраивал празднества в его честь. Как ты догадываешься, мне тоже очень хотелось завернуть по дороге в Псков, посетить дом моего бывшего хозяина. Я упросил князя взять меня с собой.

Прошло пять лет со времени моего внезапного бегства. Опасность, заставившая меня уехать из города, еще не исчезла совсем. Но вряд ли кто-нибудь мог опознать в кремлевском подьячем из княжеской свиты бывшего приказчика из книжной лавки Алольцева. Тем более, что за это время я сменил прическу, имя, отпустил бороду.

Первая талая вода уже журчала под снегом, когда я подходил к дому Алольцевых. Жирные сосульки свисали с навеса над воротами чуть не до земли. Похоже было, что ворота не открывали за зиму ни разу. Какой-то дух запустения висел над всем домом. Узкая тропинка между сугробами вела к калитке, но свежих следов на ней не было видно.

Я постучал. Сначала кулаком, потом рукояткой сабли. Стучать пришлось долго. Наконец женский голос спросил:

- Чего надо?

- Дома ли хозяева? Ермолай Лукич, Андрей Ермолаич, Людмила?

Звякнул засов. Калитка приоткрылась. Закутанная в платок женщина вгляделась в меня, потом всплеснула руками и начала негромко плакать. Взяла меня за рукав зипуна и повела между сугробами в дом. В горнице размотала платок, и только тут я узнал служанку Катю - мою бывшую "игровую". Лицо ее заметно огрубело за эти годы, кожа на руках покраснела и потрескалась. Судя по связке ключей на поясе, она теперь выполняла обязанности домоправительницы. Она усадила меня за стол, сама села напротив и тихим голосом поведала об ужасной судьбе, постигшей дом Алольцевых.