Новая жизнь или Обычный японский школьник

В комнате мы расстелили футон на полу и если исходить из европейских традиций и моих личных предпочтений — я бы сам лег на полу, а девушку уложил бы на кровать. Но тут так нельзя. Потому что только что тут себя мастером над рабами провозгласил, а после такого уступать кровать как-то не с руки. Выйдет будто мы в игрушки тут играем, все не по-настоящему, она ж потом накрутит себе. Потому — в свою кровать ложусь сам, а Томоко устраивается на полу. Думаю о том, что в современном обществе присутствует легкий матриархат… а уж в Японии так и вовсе махровым цветом цветет. Взять хотя бы нашего отца — да, целыми днями его дома нет, и можно спекулировать, что он там где-то на яхте с молодыми девицами в купальниках и без, но — вряд ли. Он работает целыми днями, а иногда и ночами, часто остается в центре города, либо ночует в офисе, либо где-нибудь в капсульном отеле или круглосуточной бане (есть тут такие), чтобы с утра уже быть на работе. Мы все тут, этот дом, эта еда, все вещи, наша школа и конечно же мамино вино — оплачивается, потому что он работает. Что это как не матриархат? Мы с Хинатой любим маму и сочувствуем ей, когда она в очередной раз не дожидается папу и засыпает на диване в кокетливых чулках и красных туфлях на высоком каблуке, в обнимку с бутылкой красного, но мы не знаем, через какой ад проходит наш отец.

Как говорил Владимир Ильич Ренин — мы не можем читать мысли человека, а потому мы судим о них по его действиям. И предполагать, что человек, который оплачивает все наши расходы, проживание, питание, обучение, мамино вино и красные туфли, мой спортзал, Хинатино парфэ, на самом деле к нам равнодушен — было бы неправильно. Если бы ему было все равно или он не хотел бы оплачивать все это — давно бы убежал в закат. Так подумать, а все наше благополучие основывается на одном человеке, который пашет так, что дома почти не появляется. Нет, ну конечно есть вариант, что он на самом деле подпольный миллиардер, и у него несколько семей, и на самом деле он не работает, а все-таки на этой яхте зависает. Или на частном самолете летает. Или что там обычно миллиардеры делают. Однако бритва Оккама такие вот дикие теории и дешевые сенсации обычно отрезает, оставляя нас наедине с наиболее простыми объяснениями.

— Спокойной ночи — говорю я в темноту, устраиваясь поудобнее.

— Спокойной ночи… хозяин — доносится до меня шелест ее голоса. Я лежу и смотрю в потолок, который неясно маячит где-то вверху. Думаю о том, что у меня теперь две знакомых девушки с которыми надо быть очень осторожным. Моральные устои и принципы — это как раз та тема, где я как слон в посудной лавке — разворочу все нахрен и бетоном залью, а потом платную парковку там устрою. У меня у самого этих моральных устоев и принципов — как у бродяги — только самое необходимое. Только то, что помогает жить. Помогает, а не мешает.

Думаю о том, что раз уж на меня возложена такая ответственность, то надо дать девчонкам что-нибудь полезное. В голову приходит интересная мысль — выучить их единоборствам. А что? Какой-нибудь среднестатистический тренер или инструктор — вот ей-богу, садюга, к бабке не ходи. Все эти «а теперь еще сто приседаний» или «один, два, два, два, и… три!».

— Ты не спишь? — раздается шелест снизу. Так я и думал. Для девчонки все пережитое — сплошной стресс и адреналин, она так до утра не заснет, будет ворочаться.

— Нет — говорю я и сажусь на кровати. Время поговорить.

— А что не спишь? — спрашиваю я у темноты. Темнота молчит.

— Хочешь поговорить? — кидаю я пробный шар в манере всех психотерапевтов «вы хотите об этом поговорить?».

— Да — шелестит из темноты.

— Хорошо — говорю я: — давай поговорим. Ты знаешь Марка Аврелия? Нет? Слышала что-то… так вот Марк Аврелий был римским императором. Некоторые говорят, что вся школа позднего стоицизма основана именно им. В любом случае Марк Аврелий уникальный случай, он и философ, и властитель. Обычно людей хватает на что-то одно. Так вот, Марк Аврелий говорил, что все мы можем умереть в любую секунду, а потому каждое свое действие нужно делать как будто это твое последнее действие.

— Да… я понимаю — вяло шелестит темнота. Она не понимает. Для Томоко прямо сейчас все что происходит — просто слова. Слова, слова, слова. «Смерть, рабство, подчинение» — это все слова. Из этого состояния ее вывела только резкая боль, когда я ей по заднице надавал. И сейчас она снова начинает впадать в прежнее состоянии — привычный образ мысли всегда возвращается, если не прикладывать усилий. Как там у Цоя — «что будут стоить тысячи слов, когда важна будет крепость руки». Именно так.

Мне надо вывести ее из этого состояния в состояние принятия, анализа, действия. И я знаю как. Никакой психолог этого не одобрит, но у этих ребят есть время, они проводят с пациентом месяцы, прежде чем докопаться до сути. У меня же ничего этого нет. У меня есть только мой личный опыт и навыки прикладной психологии. Такое, психологическое кунг-фу. Что же, если что-то делаешь, делай это хорошо.