Новая жизнь

Приятная женщина средних лет, Валентина поставила перед нами горячее, в добавок ко всему великолепию, что уже красовалось на столе и удалилась, пожелав приятного аппетита.

– Уж простите старика, но мне интересно, почему – Эмма? Такое редкое и красивое имя, – спросил Матвей Яковлевич.

– Мне тоже, все никак не решался задать вопрос, – отозвался Саша.

– Оу, ничего особенного. Так меня назвала, по-моему, нянечка из роддома, где я осталась после отказа матери. Если бы могла, нашла бы ее и спросила. Я тоже иногда задавалась этим вопросом. Но я не жалуюсь. Мне нравится мое имя.

– И мне, – задумчиво произнес Саша. После встрепенулся и перевел тему.

Ужин был превосходным. Нам не подавали всякие изысканные блюда размером с перепелиное яйцо на огромной тарелке. Совсем нет. Просто было очень вкусно, по-домашнему и безумно уютно.

После трапезы, мы переместились на веранду и нам принесли горячий шоколад.

Александр куда-то пропал, отвечая на звонок, и мы остались с его отцом вдвоем. Молчание не отталкивало, не напрягало. Наоборот, мне показалось, что я еще никогда не чувствовала себя более спокойной и умиротворенной.

– Не по тому пути ты решила идти, дочка.

Он заговорил так внезапно, что я даже не сразу уловила смысл его слов. А потом все-таки поняла.

– Так это все ловушка?

– Ловушка? Нет. Я изъявил желание познакомиться с тобой, прежде чем мой сын вступит в заведомо проигранный бой.

– Я не понимаю.

– Понимаешь. Просто не хочешь признавать, насколько хорошо понимаешь. Для него это тоже важно, Эмма. И проиграй ты в этой войне за саму себя, проиграет и он. А Саша верит в тебя, девочка. Сильно верит.

Хотелось смеяться в голос.

Чертов Робин Гуд – Александр Давыдов.

– Мне не нужна помощь.

– Верно. Тебе просто нужно понять, что ты не имеешь права сдаваться.

– А это не вам решать. Вы меня никогда не поймете, – знаю, что грубо получается, но я злюсь на Давыдова-младшего. Злюсь на себя, что так глупо втянула себя в эту авантюру.

– Уверена? Думаешь я не терял? Или твоя боль иная? Отличается? Нет, Эмма. Все мы люди, и сердце у нас стучит одинаково.

– Простите, но не вам меня учить. Я не хочу быть грубой, но мне не приятен этот разговор.

– Так неприятен, что даже не сможешь ответить на вопрос, почему именно неприятен? Не пытайся, ты не найдешь ответ. Ты слишком молода, чтобы вот так опускать руки.

– Все, не хочу больше это слушать, – поднимаюсь с кресла, как тут он бьет меня новой фразой.

– Ты потеряла сына и обрекла на нелюбовь других детей. За что?

– Что?

– За что ты с ними так? Думаешь они не ждали твоего возвращения? Сколько любви ты забрала на эти годы с собой?

– Что вы…? – стало тяжело дышать. Будто бы меня выжали как тряпку, забрав кислород.

– Пока ты топила себя в этом горе, сколько добра и света ты могла подарить оставленным, как и ты когда-то малышам?

Глаза защипало и стоило мне моргнуть, как первые слезы проложили путь остальным, что ручьем, полились на свободу.

– Мне больше нечем было их радовать. Нечего дарить.

– Думаешь они ждали материальных благ? Они ждали и ждут тебя, дочка. Свою боль и горечь утраты ты могла преобразовать в любовь и нежность к ним, Эмма.

– Я… не… я не могла… не была способна на… – мне захотелось орать в голос от всего, что сейчас творилось в моей душе.

Уже не понимаю права я или нет. Но мне, вдруг захотелось вновь обнять моих маленьких деток, с которыми я проводила так много времени придя в гости.

Стала сотрясаться от рыданий и не заметила, как Матвей Яковлевич поднялся со своего кресла и подошел ко мне. Потянул меня за руки и прижал к своей груди.

Обхватила его и зарыдала с новой силой.

Он гладил меня по голове и говорил о том, что все наладится.

– Мне так стыдно, – всхлипывая стала говорить, все, что было на сердце. – Было так больно. Я не могла справиться со всем этим и никого не было рядом, они все ушли. Разом. Как они так могли поступить? Я писала ей, звонила, а она послала меня к черту, и я поняла, что больше не нужна никому. Что недостойна. У меня никого нет. Я одна. С самого рождения одна. Я приходила к ним и хотела подарить себя, чтобы они не чувствовали себя такими же одинокими, как было со мной. Они же просто дети. Ни в чем не виноваты. А люди… они так жестоки к ним. Бросают таких крошек, выкидывают, как ненужных, нельзя так. Я ужасно злюсь на них всех. За то, что так поступают. Отказываются от такого счастья, а другие просто теряют своих малышей, безвозвратно. Это несправедливо. Это нечестно. Дети не должны страдать.

Не знаю, как много слов еще я произнесла, обливаясь слезами, пока стояла в объятиях мужчины, что так по-отцовски меня обнимал и называл «дочкой». Никогда не чувствовала подобного, словно под защитой, под куполом.

– Ты слишком хороший человек, чтобы мир тебя вот так потерял. Не зарывай себя, свои чувства. Борись каждый день, Эмма и ты обязательно победишь. Силы в тебе больше, чем в любом другом человеке, столько же нерастраченной любви. Подари ее тем, кто в ней нуждается по-настоящему.

Шмыгая носом, отстранилась от него.

– Простите, что сорвалась. Кажется, я так давно ни с кем не говорила.