Новая жизнь

«Дорогие жители Гудула, наши старейшины, наши братья, наши сестры, матери, отцы и благочестивые студенты лицея имамов-хатибов![25] Похоже, кое-кто из гостей, вчера посетивших наш город, сегодня забыл, что он гость! Что им надо? Осквернить все святое, что столетиями существует у нас, — нашего Пророка, наши мечети, религию, ее праздники, ее шейхов, памятник Ататюрку? Нет же: мы не будем пить вино, вы не заставите нас пить „Кока-колу“, и молиться мы будем не кресту, не идолу-Америке и не дьяволу, а Аллаху! Мы не понимаем, почему в нашем мирном городе запросто собираются сумасшедшие, презирающие маршала Февзи Чакмака,[26] вместе с еврейским агентом Максом Руло? Кто такой Ангел? И кто хочет показать его по телевизору, чтобы его осмеяли? Мы должны спокойно наблюдать за тем, как оскорбляют нашего Хаджи Лейлека — дедушку Аиста, вот уже двадцать лет охраняющего наш город, и наших пожарных? Разве для этого Ататюрк изгнал армию греков? Если мы не поставим на место этих так называемых гостей, этих наглецов, забывших о том, что они — гости, и если не проучим ротозеев, ответственных за то, что позвали их в наш город, как мы завтра будем смотреть друг другу в глаза? В одиннадцать часов мы собираемся на площади у пожарной части. Чем жить обесчещенными, лучше умереть с честью».

Я прочел воззвание еще раз. А если прочитать задом наперед или соединить заглавные буквы, интересно, получится новый текст? Нет, не получится. Каймакам сказал, что пожарные машины с утра возят воду из реки Гудул. Существует вероятность, хотя и маленькая, что завтра ситуация выйдет из-под контроля, начнутся пожары, а в жару народ вряд ли отпугнет холодная вода. Градоначальник заверил наших сторонников: они тесно сотрудничают с муниципальными властями, а отряды полиции готовы выступить из центра вилайета, как только начнутся беспорядки. «А когда все успокоится и с личин провокаторов, врагов Республики и нации спадут маски, — продолжал каймакам, — посмотрим, кто будет портить рекламные плакаты мыла и щиты с фотомоделями. Тогда увидим, кто, выйдя в стельку пьяным из ателье портного, будет поносить каймакама и аиста?»

Именно тогда они решили, что и я, отважный юноша, должен увидеть мастерскую портного. Каймакам дал мне прочитать «ответное воззвание», написанное двумя учителями, полусекретными членами «Центра развития современной цивилизации», а потом приставил ко мне своего человека, которому и велел отвести меня к портному.

— Каймакам-бей заваливает нас работой, — сказал мне на улице Хасан Амджа, швейцар уездного управления. Два агента тайной полиции беззвучно, как воры, распарывали в ночной синеве полотно с рекламой курсов по изучению Корана. — Мы работаем ради государства, ради нации.

В ателье портного я увидел телевизор, стоявший на столике среда тканей, швейных машин и зеркал, а под ним — видеомагнитофон. Два парня чуть постарше меня работали с ним, сжимая в руках отвертки и провода. В стороне, в лиловом кресле, сидел человек, он поглядывал то на них, то на свое отражение в зеркале; сначала он посмотрел на меня, а потом вопросительно — на Хасана Амджу.

— Нас прислал каймакам-бей, — сообщил Хасан Амджа. — Парня поручили вам.

Человек в лиловом кресле оказался тем мужчиной, который оставил машину на площади и, наступив на окурок Джанан, вошел в наш отель. Он нежно улыбнулся мне и велел сесть. Через полчала он нагнулся, нажал на кнопку и включил видеомагнитофон.