Новая Шехерезада

— Можно к тебе? Хоть отдохнуть, покурить. А то там у себя такую чистоту навела, что даже противно!

— А у меня, значит, все можно?

— Да я только полсигаретки...

Сижу, работаю.

— Тоска зеленая! — Марина вздыхает. — За французика, что ли, замуж выскочить — бегает у нас один по институту!

— Отличная мысль! — не отрываясь от машинки, говорю.

Некоторое время курит молча, потом взрывается:

— Вчера этот слизняк Генрих подходил! Так, будто ни при чем: ля-ля, тополя — просил статейку свою у шефа подписать, чтобы в реферативный журнал отправить! Ну, слизняк! Таких подлянок мне накидал — и как будто ни при чем! Ну, я устрою ему! У Игоря Петровича там дружки — будь спокоен, сделаю так, что слизняка этого на пушечный выстрел к журналу не подпустят!

— Слушай! — не удержался, встал. — Отстань от человека, прошу! Ничего плохого он, кроме хорошего, не сделал тебе! Помнишь? «Если тебе начинает казаться, что все вокруг негодяи, — это означает лишь, что ты сам живешь как-то неправильно...»

— Скучный ты человек! — зевает. — Всего боишься!

— Нет. Я только тебя боюсь.

И тут звонок, конечно — является Толян:

— Моя у тебя?

— Что тут у меня — дом свиданий? — говорю...

Сказка восьмая

...И каждый день, до работы, в темноте, сквозь вьюгу — февраль! — быстро входишь в ворота детской больницы, идешь мимо всех корпусов, и в самом последнем спускаешься вниз, в реанимационное отделение...

Идешь по этим темным катакомбам и наконец заходишь в темную комнатку, где стоит уже молчаливая толпа. Появляется врач — в зеленой шапочке, в зеленом халате, и по бумажке монотонно начинает читать:

— ...У Хохловой, Лазаревой, Шевчук, Толстиковой состояние остается тяжелым, у Сосновского, Рябова, Гольштейн из тяжелого перешло в очень тяжелое, Грибов, Грузина, Нахимчук находятся в состоянии клинической смерти (для этого отделения это еще считается хорошо — есть надежда!), Зуевых, Серегиных, Вербицких прошу остаться!

И знаешь, что надо повернуться и быстро идти к выходу, чтобы не услышать тот душераздирающий крик, который сейчас раздастся!

Только три месяца Светка дома и побыла! Полгода я, после родов, вместе с ней лежала, потом она дома побыла, и снова ее забрали — ночью, со «скорой помощью», в реанимационное отделение, и так уже она там и находилась, — доступа не было к ней, только сообщалось, что состояние из тяжелого перешло в очень тяжелое, или обратно.

Потом позвали меня к завотделением, профессору Кухареву, тот прямо сплеча рубит:

— Воспалительные процессы остановить не удается, температура все время около сорока, сердце в таком возрасте долго не выдержит. Можно попробовать удалить почку, но шансов на то, что выдержит операцию, один из ста. Так что — не рекомендую.

Умолк.

Спрашиваю:

— А если операция благополучно пройдет — останется она полноценным человеком?

— Нет. В случае операции полноценным человеком она не останется. Быть матерью, во всяком случае, не сможет — это точно.

— Так что же делать?

— Ждать.

— Чего?

Молчит.

— Смерти?

— Да. Такой исход вероятнее всего.

— Тогда отдайте ее мне.

— Думаю, что в данной ситуации мы пойдем на это. Иногда матери делают чудеса, недоступные науке. Пишите заявление!

Выдали ее мне, укутанную в одеяла, — но даже через три одеяла чувствовалось, какая горяченькая она!

Привезла ее на такси домой. Перед домом Анатолий слоняется, как привидение. На лестнице — дружки его стоят.

— Слышь, Павловна! Может, чем-то можем помочь? Может — кровь надо дать? Мы пожалуйста!

— Ваша гнилая кровь, — говорю, — уже показала себя, хватит!

Вошла. Анатолий, как побитая собака, следом приплелся.

Положила я ее на нашу кровать, чуть раскрыла, потрогала лоб — и руку отдернула, такой горячий! Глазки закрыты, и дышит часто-часто! Участковый наш врач пришел, поговорил минут двадцать. Главная задача у них, я поняла, — не жизнь молодую спасти, а репутацию свою не загубить!

Остались мы с Анатолием одни. Но, надо сказать, дружки его помогали, как могли. Гуляй-Нога — он на АТС работал — прямо со станции набирал все номера подряд, спрашивал у знакомых-незнакомых, не знают ли они, чем ребенка можно спасти. Валера — он моряк, достал у своих корешей моряков какое-то противовоспалительное средство — бельгийское, что ли, не нашими буквами было написано, — я давала ей с ложечки, но не помогало. Потом, я уже не помню кто, привел старичка-профессора, тот сам уже был еле жив, глазки полуприкрыты, ручки дрожат. Однако — как взял Светку, сразу твердость такая в руках появилась, распеленал ее, как заправская мать. Посмотрел...

— Можете запеленывать! — чуть слышно говорит.

— И что?

— Ничего. Еще несколько часов — и сердце не выдержит. Такой температуры взрослые не выносят — не только дети!

— А как... снизить эту температуру? — Толян говорит. — Может, лекарство какое нужно достать? Скажи — я все сделаю!

— Нет, — глазки прикрыл. — Лекарство уже не поможет...

— Ну?! — Толян говорит.

— Есть один способ, — промямлил, — но он сейчас не используется.

— А нам-то что — сейчас, не сейчас! У нас дочь помирает! — Толян говорит. — Что за способ?