Новая методика обольщения

Курт произносил сей нравоучительный монолог, все более и более распаляясь, словно убеждая самого себя в справедливости своего же основного тезиса о необходимости сдерживать порывы. Сандру это отчего-то задело: ее неземные глаза полыхнули, как зарницы в ночи, а когда она заговорила, в голосе впервые прозвучали заносчивые и презрительные нотки:

— Дисциплинированность свойственна заурядным личностям! Их легко заставить маршировать! А люди неординарные всегда идут против потока. Я сейчас говорю не о сексуальной распущенности, не пойми меня превратно. И я вовсе не оправдываю эту дуру Милли. Просто мне не нравится твой постулат о тихом потаенном утолении любовного влечения. Какой-то он мелкий, филистерский. По-твоему, это и есть самодисциплина: шкодить исподтишка, оставаясь в глазах окружающих порядочным человеком? Прости, Курт, но я опять, сошлюсь на великих. Их не смущали душевные порывы, они безумствовали открыто. Моцарт, например, похитил свою возлюбленную, чтобы с ней обвенчаться. А один из его современников сказал: «Он был полон огня; если бы не столь благодетельное воспитание, он мог бы стать самым гнусным негодяем». А Бетховен? Вся его музыка — бурная страсть и патетика. Это только в наши дни в нем видят лишь конструктивный гений, а современных ему музыкантов покоряла необузданная мощь. И он вел себя как хотел. Его отвратительные манеры и несдержанный характер, между прочим, служили немалым препятствием карьере, только он плевал на все условности!

Курт развел руками:

— Я раздавлен. Достаточно послушать тебя несколько минут, чтобы ощутить полное свое ничтожество. А про Бетховена я знаю только одну фразу… как там… «Судьба стучится в дверь». Про что это сказано?

— Про первые ноты Пятой симфонии. Да-а, про них еще многое говорят, например: это трубы возвещают начало Страшного суда. Но мне больше нравятся слова Леона Бернстайна — того самого, который написал «Вестсайдскую историю». «Эти четыре ноты — лишь трамплин, с которого совершается прыжок в симфоническое развитие». Бернстайн вообще иногда ронял потрясающие фразы. Он сказал, что мелодия — горизонтальная идея музыки, текущей во времени. Правда, здорово?

— Очень здорово. Теперь я вижу: Лора была права, когда рассказывала мне про тебя. Не обижайся, но ты действительно выключена из реальности. Твой мир — это мир ушедших и здравствующих творцов от музыки, их слов, их образа жизни… Но тебе, вероятно, отрадно находиться в их обществе?

Сандра поднялась и придвинула стул к столу. Блеск воодушевления в ее глазах моментально пропал, словно угас робкий язычок пламени на задутой свечке.

— Более чем отрадно. Радостно. В конце концов, выбора у меня нет. А Лора, не говорила тебе, что я чокнутая? Нет, не возражай, так оно и есть. Только — вот беда — ненормальность прощается исключительно гениям. Им она даже рекомендована. А я, как и ты, не гениальна. Просто немножко не от мира сего. А за последние годы я поистине полностью ушла в это Зазеркалье: но я не виновата, так сложилась жизнь… Просто в один прекрасный момент я поняла, что найду спасение, думая лишь о том, что близко и понятно. Повторяю: если я чересчур увлекаюсь, останавливай меня, не мучайся.

Курт тоже встал, мысленно проклиная свои абсолютно излишние последние комментарии.

— Я нисколько не мучаюсь! Мне очень нравится тебя слушать, все это безумно интересно. Извини, если обидел. Просто мой дурацкий саркастический стиль общения, не всегда уместен…

Сандра подняла с дивана грелку и покрутила ее худыми подвижными пальцами.

— Уже остыла… Не надо извиняться. Ну что, расходимся по своим комнатам?

— Завтра мы еще поговорим?

— А куда же мы денемся?

Лежа в постели рядом с тихонько посапывающей, свернувшейся в клубок Лорой, Курт думал о ее сестре — странной, завораживающей, похожей на весталку. Он думал о ее глазах, о приглушенных и от того еще более волнующих красках ее лица, о зачаровывающем звучании тихого, но объемного голоса. Потом он подумал о ее нежных потрескавшихся губах, с трудом перевел дыхание и помотал головой. Он не должен позволять себе проваливаться в это сумасбродство. Она, в самом деле, ненормальная, а он фактически помолвлен. Ничего. Через два дня он уедет и быстро все забудет.

* * *

Утром Курт проснулся в совершенно ином настроении. Он ощущал жар возбуждения и не желал себя обуздывать. Сандра никакая не чокнутая, она просто одинокая женщина, которую сводит с ума ее одиночество. И коль скоро у него есть еще два дня, почему бы не посвятить их общению с ней? Он хочет постоянно видеть ее, говорить с ней. А чего он не хочет, так это пытаться совладать со своими желаниями. Потом все как-нибудь утрясется — всегда все утрясается, — но сейчас в высшей степени глупо добровольно отказываться от удовольствия смотреть в ее глаза. И относиться к этому надо проще — не стоит создавать проблему на пустом месте. Потянувшись до хруста в суставах, он повернул голову к Лоре, выходящей из ванной.

— Привет, ранняя пташка! Как ты себя чувствуешь?