Новая любовь, новая жизнь

I
Камень, речь поведи! Говорите со мною, чертоги!
        Улица, слово скажи! Гений, дай весть о себе!
Истинно, душу таят твои священные стены,
        Roma aeterna! Почто ж сковано все немотой?
Кто мне подскажет, в каком окне промелькнет ненароком
        Милая тень, что меня, испепелив, оживит?
Или, сбившись с пути, не узнал я дорогу, которой
        К ней бы ходил и ходил, в трате часов
                                                         не скупясь?
Обозреваю пока, путешественник благоприличный,
        Храмы, руины, дворцы, мрамор разбитых колонн.
Этим скитаньям конец недалек. В одном только
                                                              храме,
        В храме Амура, пришлец кров вожделенный
                                                                  найдет.
Рим! О тебе говорят: «Ты – мир». Но любовь
                                                             отнимите,
        Мир без любови – не мир, Рим без любови —
                                                                   не Рим.
II
Чтите кого вам угодно, а я в надежном укрытье,
        Дамы и вы, господа, высшего общества цвет;
Спрашивайте о родне, о двоюродных дяде и тете,
        Скованный свой разговор скучной сменяйте игрой.
С вами также прощусь я, большого и малого круга
        Люди, чья тупость меня часто вгоняла в тоску;
В политиканстве бесцельном все тем же вторьте
                                                                  сужденьям,
        Что по Европе за мной в ярой погоне прошли.
Так за британцем одним «Мальбрук», упрямая песня,
        Шла из Парижа в Турин, в Рим из Турина текла,
В Пизу, В Неаполь… И, вздумай он парус поставить
                                                                 на Смирну,
        Всюду «Мальбрук» бы настиг, в гаванях пели б
                                                                «Мальбрук».
Так вот и я – куда ни ступлю, все те ж пересуды:
        Эти поносят народ, те – королевский совет.
Ныне не скоро меня разыщут в приюте, который
        Дал мне в державе своей князь-покровитель Амур.
Здесь надо мной простер он крыло. Любимая вправду
        Римлянка складом – таких бешеный галл
                                                             не страшит.
О новостях и не спросит: ловить желанья мужчины,
        Если ему предалась, – нет ей заботы другой.
Он ей забавен, дикарь свободный и сильный, чьи речи
        Горы рисуют и снег, теплый бревенчатый дом.
Рада она разделять огонь, что зажгла в нем, и рада,
        то не как римлянин он – золоту счет не ведет.
Лучше стол обставлен теперь, и богаче наряды,
        Ждет карета, когда в оперу хочется ей.
Северным гостем своим и мать и дочка довольны,
        Варваром покорены римское сердце и плоть.
III
Милая, каешься ты, что сдалась так скоро? Не кайся:
        Помыслом дерзким, поверь, я не принижу тебя.
Стрелы любви по-разному бьют: оцарапает эта,
        Еле задев, а яд сердце годами томит;
С мощным другая пером, с наконечником острым
                                                                  и крепким,
        Кость пронзает и мозг, кровь распаляет огнем.
В век героев, когда богини и боги любили,
        К страсти взгляд приводил, страсть
                                                к наслажденью вела.
Или, думаешь ты, томилась долго Киприда
        В рощах Иды, где вдруг ей полюбился Анхиз?
Не поспеши Селена, целуя, склониться к сонливцу,
        Ох, разбудила б его быстрая ревность Зари!
Геро глянула в шумной толпе на Леандра, а ночью
        Тот, любовью горя, бросился в бурную хлябь.
Рея Сильвия, царская дочь, спустилась с кувшином
        К берегу Тибра, и вмиг девою бог овладел.
Так породил сыновей своих Марс. Вскормила
                                                              волчица
        Двух близнецов, и Рим князем земли наречен.
IV
Набожный мы народ, влюбленные: в демонов верим,
        Рады ублаготворить всех и богов и богинь.
Сходствуем в том с победителем римским:
                                                         страну покоряя,
        Чуждым ее божествам в Риме давал он приют;
Черным ли, строгим кумир из базальта иссек
                                                 египтянин,
        Или же в мраморе дал белым, пленительным грек.
Но не гневит богов, когда пред иным из бессмертных
        Ладан мы курим щедрей, чем на других алтарях.
Не утаю: к богине одной мы возносим молитвы
        Ревностней, чем к остальным, службу вседневно
                                                                        служа.
Тот плутовски, благочинно другой, мы празднуем
                                                                                втайне,
        Помня: молчанье всегда для посвященных —
                                                                   закон.
Лучше мы дерзкий грех совершим, чтобы нас
                                                                неотступно
        Свора эриний гнала, чтобы Крониона суд
Нас к скале приковал, вращал в колесе, чем от этой
        Сладостной службы своей душу дадим отлучить.
«Случай» богиню зовут. Ее узнавать научитесь:
        Часто нам предстает в разных обличьях она.
Словно ее породил Протей, вскормила Фетида,
        Те, что, меняя свой вид, ловко спасались
                                                               в борьбе.
Так вот и дочь – обольщает, шутя, несмышленых
                                                                   и робких,
        Сонного дразнит, маня, и улетает, как сон,
Но уступает охотно тому, кто скор и напорист:
        Станет, игривая, с ним ласкова так и мила!
Как-то девочкой смуглой она мне явилась. Обильно
        Падали волосы ей темной куделью на лоб;
Нежно короткие пряди у гибкой курчавились шеи,
        В кольцах, не сплетены, вольно легли по плечам.
Я бегущую вмиг опознал, подхватил – и в объятьях
        Мне, переняв урок, дарит она поцелуй.
Как я блаженствовал! Но… те дни прошли, и сегодня
        Крепко я оплетен вервием римской косы.
V
Чувствую радостно я вдохновенье классической
                                                                 почвой,
        Прошлый и нынешний мир громче ко мне
                                                               говорят.
Внемлю советам, усердно листаю творения древних,
        Сладость новую в том изо дня в день находя.
Ночью ж Амур к другим меня призывает занятьям:
        Так, вполовину учась, счастлив я ныне вдвойне.
Впрочем, я ль не учусь, когда нежную выпуклость
                                                                     груди
        Взором слежу, а рукой вдоль по бедру провожу?
Мрамора тайна раскрылась; закон постигаю
                                                           в сравненьях:
        Глаз, осязая, глядит, чувствует, гладя, рука.
Если ж дневные часы порой на любимую трачу,
        Трату часом ночным мне возмещает она.
Ночью не сплошь поцелуи у нас, ведем и беседы;
        Сон одолеет ее – в замыслы я погружусь.
Было не раз, что, стихи сочиняя в объятьях у милой,
        Мерный гекзаметра счет пальцами на позвонках
Тихо отстукивал я. Любимая дышит в дремоте —
        Мне дыхания жар грудь до глубин опалит.
Факел меж тем разжигает Амур, времена вспоминая,
        Как триумвирам своим ту же услугу дарил.
VI
«Ты ль, жестокий, меня оскорбляешь такими словами?
        Или мужчины, любя, так злоречивы у вас?
Пусть осуждает меня толпа, я снесу терпеливо.
        Знаю: грешна. Но кто грех мой единственный? Ты!
Эти платья, они для завистливой сплетни улика,
        Что надоело вдове плакать по мужу в тиши.
Неосмотрительный, ты не ходил ли ко мне
                                                                в новолунье:
        Темный строгий сюртук, волосы сзади кружком?
Разве не сам ты, шутя, захотел рядиться в сутану?
        Шепчутся люди: «Прелат!» Кто же им был,
                                                                   как не ты?
В Риме, в поповском гнезде, хоть трудно поверить,
                                                                      клянусь я,
        Из духовенства никто ласки моей не познал.
Да, молода и бедна, обольстителей я привлекала,
        Фолькониери не раз жадно глядел мне в глаза,
Деньги большие мне сводник сулил, посредник
                                                               Альбани,
        В Остию звал он меня, в Кватро Фонтане манил.
Не соблазнили меня посулы! Уж слишком противен
        Был мне лиловый чулок, не был и красный милей!
Сызмала знала: «Всегда под конец девчонка
                                                          в накладе!»
        Так мой отец говорил, даром что мать не строга.
Вот и сбылось: обманута я! Ведь только для виду
        Сердишься ты, а сам, знаю, задумал сбежать.
Что ж, иди! Вы женской любви не стоите. Носим
        Мы под сердцем дитя, верность мы носим в груди.
Вы же, мужчины, в объятьях и верность и страсть
                                                                  изливая,
        Всю расточаете вы легкую вашу любовь».
Милая так говорила и, на руки взяв мальчугана,
        Стала его целовать; слезы из глаз потекли.
Как же был я пристыжен, что дал людскому
                                                         злоречью
        Светлый облик любви так предо мной очернить!
Тускло пламя горит лишь миг и чадно дымится,
        Если водой невзначай в жаркий плеснули очаг.
Тотчас, однако же, пламя очистится, дым разойдется;
        Снова, юн и силен, ясный взовьется огонь.
VII
О, как в Риме радостно мне! Давно ль это было?
        Помню, серый меня северный день обнимал.
Небо угрюмо и грузно давило на темя; лишенный
        Красок и образов мир перед усталым лежал.
Я же о собственном «я», следя недовольного духа
        Сумеречные пути, в помыслов глубь уходил.
Ныне мне лег на лоб светлейшего отсвет эфира,
        Феб-жизнедавец призвал к жизни и форму и цвет.
Звездами ночь ясна, и звучит она музыкой мягкой;
        Ярче, чем северный день, южного месяца свет.
Что за блаженство смертному мне! Не сон ли?
        Приемлет
        Твой амврозийный дом гостя, Юпитер-отец?
Вот я лежу и руки к твоим простираю коленам
        В жаркой мольбе: «Не отринь, Ксений-Юпитер,
                                                                     меня!
Как я сюда вошел, не умею сказать: подхватила
        Геба меня, увлекла, странника, в светлый чертог.
Может быть, ты вознести героя велел, и ошиблась
        Юная? Щедрый, оставь, что мне ошибкой дано!
Да и Фортуна, дочь твоя, тоже, поди, своенравна:
        Кто приглянулся, тому лучшее в дар принесет.
Гостеприимцем зовешься, бог? Не свергай же
                                                             пришельца
        Ты с олимпийских высот вновь на низину земли».
«Стой! Куда взобрался, поэт?» – Прости мне!
        Высокий
        Холм Капитолия стал новым Олимпом твоим.
Здесь, Юпитер, меня потерпи; а после Меркурий,
        Цестиев склеп миновав, гостя проводит в Аид».
VIII
Ежели ты говоришь, дорогая, что девочкой людям
        Ты не нравилась, мать пренебрегала тобой,
После ж, подростком, в тиши расцвела ты, – я верю,
                                                                       голубка:
        Любо мне думать, что ты странным ребенком
                                                                    росла.
Так виноградный цветок не пленяет ни формой,
                                                                ни краской,
        Ягод же зрелая гроздь – радость богов и людей.
IX
В осени ярко пылает очаг, по-сельски радушен;
        Пламя, взвиваясь, гляди, в хворосте буйно кипит.
Ныне оно мне отрадно вдвойне: еще не успеет,
        В уголь дрова превратив, в пепле заглохнуть
                                                                    оно, —
Явится милая. Жарче тогда разгорятся поленья,
        И отогретая ночь праздником станет для нас.
Утром моя домоводка, покинув любовное ложе,
        Мигом из пепла вновь к жизни разбудит огонь.
Ласковую Амур наделил удивительным даром:
        Радость будить, где она словно заглохла в золе.
X
Цезарь и Александр, великие Генрих и Фридрих
        Мне бы щедрую часть отдали славы своей,
Если бы каждому я хоть на ночь уступил это ложе:
        Только строго Орк держит их властью своей.
Будь же ты счастлив, живущий гнездом, согретым
                                                                любовью,
        В Лету доколь на бегу не окунул ты стопы.
XI
Грации, вам на алтарь стихотворец возложит
                                                             страничку,
        К ней добавит пяток полураскрывшихся роз —
И успокоится. Любит свою мастерскую художник,
        Если в ней предстает полный всегда Пантеон.
Хмурит Юпитер бровь, чело возносит Юнона;
        Гордо кудрями тряхнув, вышел вперед Мусагет,
Как равнодушно Минерва глядит, а легкий Меркурий