Носочки-колготочки

Веронюша к детсаду уже была свободна как ветер, ибо после того, как она постоянно опаздывала на кормление в связи с любованием привозными тряпками и покупкой оных, бабушка взяла все воспитание меня на себя. Она была человеком долга.

Я ела по часам. Более того, как великий педиатр бабушка требовала в младенчестве, чтобы меня взвешивали до и после кормления. То, что я родилась 3 кг 950 г, ее не останавливало. Из-за этого Верусик как-то, затрындевшись, уронила меня с весами с холодильника. Правда, успела поймать. Думаю, из страха, что ее папа и бабушка размажут.

Но мне и без этого было не скучно. Дело в том, что каждый вечер мне мерили температуру. Не потому, что я была болезненным ребенком. Я, конечно, пару раз попыталась безуспешно сдохнуть, но к градуснику это отношения не имело. Просто бабушку как педиатра интересовала моя температура. Всегда.

Я была удивительно спокойным ребенком. Меня укладывали в десять, и просыпалась я в десять. С рождения. Но! Бабушка среди ночи меня будила на кормление. А вы помните: перед и после – обязательное взвешивание. Но даже это не заставляло меня плакать. Орать я начинала, только когда мне мерили температуру.

Вы знаете, как младенцам меряют температуру градусником? Советским ртутным? Нет. Не под мышку. И не в рот. Он ртутный. В общем, вы поняли. Это было единственное время, когда Веронюша не могла похвастаться обычным номером «какая у нас спокойная девочка». Правда, вопли не помогали. Бабушка, как я уже говорила, была человеком долга.

С кормлением тоже складывалось тяжело. Бабушка до выхода на пенсию никогда не готовила, но кормление любимой внучки – это святое. И бабушка, выйдя на пенсию в связи с моим рождением с поста заведующей двух отделений Педиатрического института и после сорока двух лет, проведенных в медицине, взялась за дело с огоньком.

Она звонила своим подругам, профессоршам медицины, и говорила:

– Дружочек Вера Алексеевна, ты не подскажешь, как варить ребенку манную кашу?

Третья по счету обычно отвечала. А моя, а раньше Веронюшина няня, баба Дуня говорила:

– Вольга Николавна, да ты чё дергаешси? Дадим пиздрику тюри и усё.

Бабушка трепетала и кричала:

– Дуся! Какую тюрю?! Боже мой! И прекратите называть ребенка такими словами! Как вам не стыдно!

– Да не кипятись ты, Вольга Николавна. Да пиздрик, пиздрик и есть.

Всё детство я провела на блюдах, которые умел готовить профессорский состав Педиатрического института. Поэтому я обожала еду в обычной советской столовке. Мне она казалась верхом совершенства. Я и вкус хлористого кальция обожала. Потому что мне его давали каждый день. И не говорите мне, что это невкусно.

В детском саду я была ровно четыре раза, и благоприятного впечатления он на меня не произвел. Ну, не произвел. Дети удивили меня своим отношением к жизни и общей неначитанностью. Как и поведением.

Я была томной барышней с понятиями о том, КАК ДОЛЖНА СЕБЯ ВЕСТИ НАСТОЯЩАЯ ЛЕДИ. Подглядывания за мальчиками в туалете в эти понятия не входили, кроме того, мне искренне было непонятно, о чем сыр-бор. Нет. Вы не подумайте, я не огульно охаиваю.

Я попыталась слиться с коллективом, но впечатления увиденное на меня вообще не произвело. Можно же было и энциклопедию полистать на досуге. Медицинскую. Ну и вопли и прыжки в группе меня удивляли. Спасали постоянные ангины. Четырех визитов мне хватило за глаза и за уши. Так что, какой мамой была моя мама Веронюша, когда я ходила в детский сад, я сказать не могу. Я туда не ходила.

Одно из самых ранних воспоминаний – единственный в жизни поход в ленинградский зоопарк. Я запомнила только тигра. Клетку окружали люди, а тигр метался внутри, с презрением и ненавистью глядя на толпу. Мы с папой стояли сбоку. Вдруг тигр поднял лапу и пустил струю прямо в толпу. До сих пор помню единственный кадр, как с мужика слетает шляпа из-за напора струи, пущенной ему в лицо.

С тех пор невероятно уважаю тигров и всех кошачьих. На нас с папой почти не попало, но я помню одну брызгу тигровой мочи на рукаве своей синей курточки. До сих пор воспринимаю ее как тигриную милость.

В шесть лет у меня был компрессионный перелом позвоночника, и меня положили на вытяжение.

От чтения я начала получать удовольствие значительно позже. Но висеть на намордничке, который прикреплялся к наклонной кровати, было очень скучно, поэтому я придумала игру. Вытягивала нитки из старой простыни, скатывала в маленькие яички и их клала в намордничек прямо под щеку, чтобы высиживать.

Наутро их никогда не оказывалось на месте, но это меня не расстраивало. Потому что я точно знала, что из них вылупились маленькие птички и просто улетели.

Лет эдак в двенадцать у меня случился полный паралич, и я месяца три лежала в больнице. Это было лучшее время в моей жизни. Единственное, что страшно раздражало, – одноэтажный дом с треугольной крышей и без окон, который был виден из окна палаты. Дом почему-то был наполовину красный, наполовину белый, как будто состоял из двух половинок разных домов, и в месте соединения некоторые кирпичи выступали на другое поле.