Non Cursum Perficio (СИ)

-На Маслобойном хуторе Кривражек, где располагалась производственная база предприятия «Кривмолпрод», содержались все коровы. Предприятие делало сыр, молоко, масло и всё такое в том же духе, и весьма преуспевало до одного случая несколько лет назад. В ноябрьскую ночь, когда на посёлок обрушилась ужасающая гроза с градом и ураганным ветром, принципалка из Кирпичного, Арина Арахис, спасла Кривражки от стихийного бедствия. Она поднялась на хутор, где стояла вышка заземления, и через неё вытянула из фронта грозы всю энергию. Целую ночь в вышку, к которой прижалась Арина, били разряды молний. Часть уходила через узы девушки в городские электросети, а часть впитывалась в землю. Утром Арина Арахис умерла, не выдержало сердце. Но тела её не нашли, как не нашли и ни одной из коров, содержавшихся на хуторе. Все розыски ни к чему не привели, коровы как под землю канули. А через пару недель Кривражки всколыхнула волна слухов и сплетен: многие жители посёлка видели пасущееся в Заречье стадо абсолютно чёрных бурёнок с белыми глазами без зрачков. Чуть позже, со слов очевидцев, эти странные создания ушли в сторону Центрального Некоузья, и больше их в Кривражках никто не видел. Но весь посёлок до сих пор вспоминает ту грозу, пропавшую принципалку и чёрное стадо…

-Ого, – Дьен мизинцем почесал тонкие усики. – Так вот откуда на Заднем Дворе появились нефтяные коровы! А что они едят-то хоть? Если нефтью доятся, то явно не сено или траву…

-Нефтяные коровы едят просроченную память и опоздавших на поезда пассажиров без глаз – если они, конечно, уже совершенно точно умерли, – ответил Рыжик, не понять, то ли какой-то аллегорией, то ли совсем наоборот.

-А почему – без глаз? – не придумал ничего лучше спросить слегка ошарашенный Садерьер.

Про такие страсти он ещё не слышал.

-О, их привокзальные вороны выклёвывают. И жрут. Больше всего они голубые глаза любят, потому что в них, говорят, больше всего лжи. Практически все опоздавшие пассажиры так вот и пропадают с концами. А кто выдержал и сумел выбраться через собственную смерть – те становятся рабочими в Депо или водителями алюминиевых трамваев с красными дверьми. Только их совсем немного выбирается, потому что в грязи между путями ещё медные черви водятся. А им в общем всё равно, кого жрать, они всеядные, им что пассажир, что ворона, что пивные банки, всё едино. Резину вот только не любят. Одного неосторожного охотника сожрали раз, а сапоги его резиновые выплюнули. На медных червей охотиться – это не никель добывать, там мозги нужны.

-Ну, вы даёте, – выдохнул Дьен, которого от таких «сказочек на ночь» продрал озноб. Чтобы успокоиться, он вытащил из пачки на приборной доске две сигареты и угостил Рыжика.

-Если Камилло узнает, он тебя повесит на твоём же шейном платке. У нас с ним крестовый поход против курения, – заявил Рыжик, со вкусом затягиваясь предложенной «Davidoff». Дьен с ухмылкой стряхнул пепел в приоткрытое окно и спросил:

-Хотите теперь мою историю послушать?

-Он ещё спрашивает! – Рыжик смахнул с правого глаза длинную чёлку, едва не подпалив её своей сигаретой. – Ты же никогда не писал в моей душе свои кровавые откровения, не приносил своё старьё в мою кладовку чужих воспоминаний… Так хоть сейчас оставь свой автограф в моей гостевой книге, или швабру какую в уголок пристрой, что ли...

-Нет, – Дьен жёстко усмехнулся, – это будет не отнюдь не швабра, милорд.

====== 16. Dore Dias ======

Комментарий к 16. Dore Dias Эту историю я выкладывал здесь, как отдельное произведение, хотя по факту это часть большого лоскутного одеяла. Те читатели, кому уже знакома история братьев Садерьер – добро пожаловать в следующую главу. Остальные – что же, знакомьтесь...

…У командора войны Марио Садерьера было весьма своеобразное чувство юмора – примерно такое же, как у дерева с часами на картине Сальвадора Дали. И никто из его коска не удивился, узнав, как Марио назвал рождённых в День летнего солнцестояния сыновей-близняшек.

Доре и Диас, что в переводе с сарларо означает Добрый и День, – так, и не иначе. Эти имена связали братьев покрепче уз сиамских близнецов – слили воедино две капельки чистопробной южной крови в краю полуденных трав, знойного марева и золотистых песков. Одно имя тянулось за другим, словно нитка за иголкой, а поодиночке получалась бессмыслица. Как ни странно, отец никогда не путал своих сыновей, единственное различие между которыми заключалось в двух минутах и сорока трёх секундах, на которые Доре был старше Диаса.

Когда вечерами Марио выкликивал заигравшихся где-то на улице мальчишек, звучало это так, будто он энергично и немного раздражённо здоровается с кем-то невидимым. Братья прибегали на зов – босые, загорелые, пахнущие солнцем и свободой, с сухими травинками в чёрных волосах, с белозубыми улыбками. Их похожесть не тяготила близняшек, как не тяготит она двух мотыльков: беззаботные, словно бабочки-подёнки, Доре и Диас жили минутой, находясь даже не над любыми запретами и ограничениями, а где-то вовне их.