Номах (Журнальный вариант)

Вздрагивая, висел под потолком Шимка, стекала по ручке и громко капала в наступившей тишине кровь.

Мужик повернул глаза к Нестору и задышал вдруг сипло, с надрывом, будто придавленный камнем.

У Номаха бесился кадык.

Трясся над ними, раскрылившись в предсмертной судороге, будто ангел, Шимка.

Глаза его выпучились и смотрели куда-то сквозь бревенчатые стены амбара. Со свистом вырывался воздух из пробитой четырьмя зубьями груди.

— На колени! — сказал Номах.

Мужик наклонил голову, но не двинулся с места.

— Не передо мной на колени! Перед человеком, который за твою свободу каждый день под смерть ходил и которого ты своей рукой убил только что.

Брови и лоб убийцы налились кровью, но он не пошевелился.

— На колени! — приказал, качнув стволом маузера, Номах.

Тот продолжал стоять.

Номах выстрелил ему в колено. Крестьянин коротко взвыл. Раненая нога его подкосилась, но он устоял.

Сзади послышался ропот мужиков.

— Что там?

— Хоме Номах ногу пробил.

— Да что ж это!..

— Хлопцы! Мужики!..

Шимка под потолком издал хлюпающий звук и обмяк, повиснув на вилах, словно мокрое белье на веревке.

Номах выстрелил Хоме во вторую ногу.

Тот с тонким, неожиданно бабьим стоном упал на пол.

— Ты забыл, что своим овсом, житом своим ты вот ему обязан? — наклонился и зашептал жутким шепотом в уши крестьянину Номах. — Вот ему. Который сейчас на вилах твоих висит. Это он за вас три года под смертью, как под небом, ходил. А ты его вот так, вилами, как пана какого-то? За то, что он тебя от панов избавил?

Батька стоял, оперев руки в колени и все шептал и шептал на ухо плачущему от боли мужику, а над ними висел бессильно прибитый к потолку сотник.

Ропот крестьян нарастал.

— Думай! Думай, хлебороб, кто тебе свой, а кто враг тебе! — прокричал наконец Номах и, трясясь, пошел к двери.

— Пропусти! — рявкнул, и люди, внезапно присмирев, расступилась. — Смерть тому, кто добра не помнит! — крикнул напоследок Номах серой, будто сплавленной в единый угрюмый слиток толпе. — Думайте! Все, думайте!

— А что тут думать! — раздались крики. — Белые грабили, красные грабили. Петлюра, германец… Теперь вы пришли?

— Мы не грабить пришли, освобождать! — ответил Номах.

— Наелись, батька, свободой! Тошнит! Хватит!.. Жить дайте! По-простому, без грабежа!..

— Мы защищаем вас! — крикнул Номах.

— Все защищают! Аж жрать нечего! Уходи, батька! Не позволим грабить!

— Я у вас единственный защитник! Ни белым вы не нужны, ни красным. Все из вас соки пить хотят! — кричал он им.

— А чем твои хлопцы лучше? Так же лошадей им дай, хлеба, сена. Чем ты, батька, лучше?

Чувствуя нарастающее озверение Номаха, Задов взял его за плечо.

— Пошли, Нестор.

Подбежали вооруженные номаховцы.

— Становись! — заорал им Номах. — Приготовиться к стрельбе.

Послышалось сочное лязганье десятков затворов.

— Нет, Нестор! — Задов скрутил его.

— Целься!.. — вырываясь, крикнул Номах.

Задов зажал ему рот рукой и скомандовал бойцам «отбой».

— Суки!.. Курвы!.. Предатели!.. — орал, вырываясь и плача, Номах. — Я за вас жизни не жалел!.. За вас!.. Я же за вашу свободу!.. За счастье!.. А вы что? На вилы? Да люди ли вы после этого?..

— Тихо, тихо, батька… — увещевал его Задов, оттаскивая подальше от проклятого амбара. — Мы им еще покажем… Поймут. Умоются еще…

— Нет, Левка, — неожиданно высохшим голосом произнес Номах. — Это конец. Конец. Понимаешь?

Он вырвался, упал на землю, на пыльную поселковую дорогу, ткнулся в нее лицом.

— Конец, понимаешь? Понимаешь?..

СОН НОМАХА. ПЕСНЯ

Босоногие мальчишки бежали по улицам, стучали в окна, кричали в открытые форточки.

— Батька на площадь к храму зовет. Дело скажет.

— Что еще за дело?

— Скажет.

Народ потек на площадь.

— Братья-сестры! — восседая на спокойном, как скала, першероне, сказал Номах. — Вы все знаете, сейчас идет уборка пшеницы. Комбайны день и ночь в поле. Комбайнеры неделю дома не были. Спят по четыре часа, остальное — работа.

— Знаем, батька.

— Урожай добрый. Убирать хлопцам еще много. Очень много. Но сюда идет туча. Вон уже видна.

Из-за края неба наползала волчицей тьма.

— Похоже, буря будет, батька. С дождем и градом! — крикнул кто-то со звенящей тревогой в голосе.

— Так и я о том. Побьет град пшеницу, к гадалке не ходи.

— Побьет, — загудел сход.

— Петь надо, братья-сестры. Другого выхода нет.

Тишина повисла над площадью.

Номах поднял голову, солнце блеснуло меж облаков.

— Пошли петь! Чего замерли? — крикнул один, и тысячи подхватили. — Петь! Петь!

— Пошли! — Номах спрыгнул с широкой, как телега, спины коня и отправился вместе со всеми.

Они подошли к краю поля.

Невдалеке деловитыми малиновыми жуками ползли комбайны. За ними послушно передвигались серо-голубые грузовики.

Номах пробрался в первый ряд, вышел, встал перед народом.

— Э, не галдеть! — крикнул он.

Гвалт медленно стих.

— Гоним бурю обратно за горизонт! — указал он себе за спину, откуда накатывала туча.

— С чего начнем, батька?

— «Ойся ты ойся».

— Чтой-то с нее? — спросила кудрявая девушка из первого ряда.

— Да нравится, — подмигнул он ей.

— Как скажешь, батька. — Она слегка опустила голову, не переставая поглядывать на него.