Ноль три

Мы с Надей на бездельные разговоры уже не отвлекались, она читала роман «Челюсти», а я с горечью думал о том, что вот пророк, который предполагает худшее, всегда почему-то прав.

Я ведь очень хотел ошибиться, предсказывая, что при алферовском руководстве неизбежны проколы. Но я не думал, что будет их столько и что ошибется Татьяна Федоровна. Не поехать на вызов — год назад такое было невозможно. Непрофессионализм начальника невольно рождает непрофессионализм у подчиненного. И вот какие платы! Непрофессионализм на швейной фабрике рождает платья-уродцы. Но они будут висеть нераспроданными и только. За наш непрофессионализм горчайшие платы.

Я даже не мог представить, как будет оправдываться Татьяна Федоровна, оправданий нет. Затмение нашло, бес попутал — единственное оправдание. Нет, у этого беса есть имя — Алферов. И самое горькое: ведь проколы на этом не кончатся, и опять платы и платы.

Тут вошла Людмила Владимировна. Лицо ее сияло, глаза стали вовсе васильковыми.

— Я хочу посоветоваться с вами, Всеволод Сергеевич, — сказала она как-то загадочно, глазами приглашая Надю принять участие в нашем разговоре. — Вот если вчера на кардиограмме был инфаркт, а сегодня его нет, о чем бы вы подумали?

— О том, что девушка спешила домой и перепутала ленты.

— А если ошибки нет?

— Я бы подумал, что у больного не инфаркт, а стенокардия Принцметала.

— И вы будете правы, — торжественно сказала Людмила Владимировна.

— Нет инфаркта? — с робкой надеждой спросила моя бедная жена.

— Нет, Надя, нет.

Тогда Надя отошла к окну, какое-то время молча смотрела во двор, а потом горько, даже и с истерическим надсадом разрыдалась.

— Ну, ну, Надя, ну, милая, — говорила ей Людмила Владимировна, — из двух зол нормальные люди выбирают меньшее.

Профессионалы, мы понимали, что и эта стенокардия — тоже не подарок, да для сорокатрехлетнего мужика, которому, кстати, до пенсии еще пахать и пахать, а уже первые звоночки, да еще какие, доложу я, звоночки, эта стенокардия, канальство, имеет склонность к повторению, и жить с такой угрозой — тоже, конечно же, не сплошной мед, эта стенокардия обязательно перейдет в инфаркт. Все лишь вопрос времени. Сколько? Год? Пять? Никак не больше…

Но эти угрозы — будущее, а живем мы в настоящем — вот, к месту! — мы жить не в будущем хотим, а в настоящем, и потому не спим, чтоб не проспать рассвет. Будущее — оно вон где, за каким еще дальним поворотом, а настоящее, оно рядом, и потому понятны рыдания моей жены — о, бедная моя жена, о чем ты горько плачешь? Не нужно в текущий момент трепетать, что муж сделает неверное движение, и сердце его расползется, не нужно пытаться удерживать выскальзывающую его жизнь — в ближайшее мгновение она не выскользнет.

Надя молча склонилась и поцеловала меня в лоб, так поздравляя.

— Исходя из этих новостей, каковы мои планы? — спросил я.

— Надо подлечить вас, — ответила Людмила Владимировна. — Подержим недельки три. Как всех.

— Это всего лучше, как всех. Но вставать я могу?

— А береженого бог бережет?

— Обожаю поговорки. «Не пей воду из колодца — пригодится плюнуть». Надю мы, пожалуй, отпустим к страждущим?

— Да, Надя, иди домой и выспись, — сказала Людмила Владимировна и вышла из палаты.

— Да, Надя, иди. Вечерком подошлешь ко мне Павлика. Может прийти Андрей.

— Вчера приходил. Я запретила навещать тебя. Ты спал. Было не до него.

— Но сейчас мне как раз до него.

— Он написал хорошую повесть?

— Нет, плохую.

— Ты скажешь правду?

— Это уж обязательно.

— Я вечером принесу еду.

— Ничего не надо.

— Я разберусь.

Странное было у меня чувство, когда я остался один. Умом я понимал, что должен радоваться: в сущности, здоров, угрозы дальнейшие — это только угрозы, и меня должна бы захлестнуть оглушительная радость, но был лишь слабый ее оттиск, скорее, приятное сознание, что можно помаленьку вставать и не чувствовать себя беспомощной колобашкой.

То есть я был именно тускл.

Потому что до этого мгновения все силы были направлены на то, чтоб не улететь напрочь, теперь же передо мной была не вообще жизнь, но конкретная, знакомая, со всеми ее подробностями и поворотами обстоятельств.

И потому я вправе был спросить себя — а что дальше-то? Как тащиться далее, если жить мне стало скучно? Да, везунчик, и еще какой, и скажи любому инфарктнику, что у него нет инфаркта, так он от радости в пляс пустится, а этот (я про себя) тускло пережевывает скудные соображения, капризничая при этом — принять ему или не принять неожиданный подарок судьбы. Ему милостиво сказали — живи покуда, так он еще сомневается, так ли хорошо будет ему жить. Нет-нет, не сомневайся, жить хорошо, чего там, жить замечательно.

Но снова это были лишь доводы тусклого ума.

Держась за тумбочку, я поднялся и подошел к окну.

А за окном сверкал зимний день. Внезапно ударил мороз, на земле, на деревьях, на крышах домов лежал глубокий снег. Голубое небо было подпалено солнцем, тугим, в малиновой разлитой короне. Снег разрезали красные полосы, и ровно струился в небо красный дым.