Ноль-Ноль

— А что народ? — процедил Никеша, ни на кого не глядя (вспомнив древнюю похабную Антонову присказку). — Народу — х… в рот. А он улыбается: «Два, — говорит, — полагается!»

— Слышу голос настоящего демократа, — фыркнул Марат.

— Да нет никакого народа! — досадливо отодвинул опустошенный стакан Никеша. — Я вообще не уверен, что стоит говорить о людях в среднем, в массе. В массе человек выходит как раз таки быдлом. Подгонка под общий знаменатель, как правило, и упрощает его до естественной, то есть скотской основы. Общее у людей — их биологический базис. А собственно человек, то есть индивидуальность, начинается с того, что у каждого — свое. Человек — тварь штучная. По определению. Я, лично, — сам по себе, я не репрезентирую никакую массу. Но ведь и каждый, вообще каждый, — сам по себе…

Че-то я, однако, разошелся, подумал он. Оглядел пустую посуду, подкинул монетку и осведомился:

— Ну что, сидим тут или пойдем?..

3

Апартаменты Машкиного приятеля имели место на втором и последнем этаже довольно обшарпанного дома на Эйлатской, крошечной улочке, запутывающейся в полутрущобный лабиринт справа от Nissim Bachar (если идти наверх, к Яффской), на горке. И состояли из единственной комнаты с кухонной выгородкой и балконом, откуда открывался вид на плоские крыши, теснящиеся беленые стены, ящики кондиционеров и бочки бойлеров. Балкон напротив — деревянный, крытый, резной — частенько экспонировал живописный быт огромного ортодоксального семейства.

Квартира находилась в состоянии недоделанного ремонта: полиэтилен, обтягивающий двери, тревожно шелестел на сквозняке, по углам стояли торчком полупустые бумажные мешки с замазкой, исторгавшие при неосторожном касании выхлопы белой мажущей пыли. Мебель почти отсутствовала. Никеша с Маратом грели электрочайник на свежеуложенной напольной плитке и пили черный чай из пакетиков, сидя на балконе на связанных стопками разноязыких (но все — с латиницей) книжках, заедая йогуртами из супермаркета.

— Я так понял, ты в Иерусалиме не первый раз? — спросил, облизывая ложку, Марат.

— И даже не второй…

…В первый свой визит сюда он пошел в храм Гроба Господня. Туристов, выстроившихся в очередь вокруг Кувуклии, здоровенный бородатый греческий монах пускал в часовню маленькими порциями, бесцеремонно отсекая лишних. Монах-католик — сапожно-черный негр, перепоясанный веревкой, — гонял их же от входа, расчищая дорогу своим, служащим какой-то обряд. Агрессивно протирались вперед многочисленные одинаковые монголоиды в одинаковых красных кепках…

Отстояв минут двадцать, пригнувшись, как все, Никеша влез в Кувуклию, потрогал гладкую плиту Святого Гроба, пытаясь представить, как в Великую субботу, когда здесь стоят в темноте в одних подрясниках греческий и армянский патриархи, по стенам вдруг начинают метаться блики, отсветы, высверки навроде фотовспышек — и лампада на плите самопроизвольно загорается необжигающим огнем… Но вызванная усилием воображения картинка не откликалась даже малейшими эмоциями.

Перед Маратом ни о чем таком он, понятно, не заикался. А скоро обратил внимание: тот задает совсем мало вопросов. То ли блюдет паритет, не поощряя интереса к себе и не выказывая собственного, то ли чувствует, что Никеша и сам далеко не склонен к откровенности.

Ему вдруг пришло в голову, что они с Маратом, пожалуй, стоят друг друга. Тут же вспомнился давешний треп в пабе — как спелись-то…

— Ты чего ржешь? — заметил Марат его ухмылку.

— Вспомнил, как мы тогда в кабаке с Машкой Россию крыли. Сценка спецам для патриота в духе какого-нибудь ДПНИ: сидят, значит, трое в израильской столице, одна вообще пархатая, и поливают православную родину…

— Да е-мое, в каждом из нас больше патриотизма, чем во всех этих нациках, а заодно во всех партиях, на хрен власти, вместе взятых! — рассердился Марат. — Точнее, в нас он все-таки есть, а в этом дерьме нет ни на миллиграмм. Вообще ничего в нем нет, кроме гнойных комплексов у одних и масштабного такого, знаешь, жирного, сального па-ах…зма у других… — Он раздраженно наплескал в свой стаканчик почти доверху. — Мать вашу, патриотизм — это не умение врать себе и всем, как у нас все зашибись при таком-то замечательном руководстве, а ощущение ответственности за происходящее в твоей стране!.. Мы же потому и крыли ее, что нам не наплевать на нее! Нам же больно и стыдно за то, что там происходит… Даже какой-нибудь Маше, хотя уж ей-то, казалось бы, чего?..