Ноготок судьбы

Присев на скамью, чтобы отдохнуть минуту, и поглаживая рукой мрамор, поросший бархатным мхом, я погрузился в свои впечатления, как вдруг мне почудился шум шагов. Я насторожился. И не ошибся. Шаги приближались. Я почувствовал любопытство и неожиданное влечение к невидимому посетителю. В ту же минуту он вышел из аллеи на круглую площадку, где я сидел, и прошел по ней, не замечая меня. Насколько я мог судить издали, это был пожилой человек. Он тяжело ступал, опираясь на трость. Он был закутан в широкий плащ, на голове у него была широкополая фетровая шляпа, из-под которой сзади видны были седые волосы. На нем были короткие штаны и великолепные чулки. То был, без сомнения, какой-нибудь художник, и вид его, хотя и несколько причудливый, был не лишен достоинства. Но самым необычным было то, что при виде его мне захотелось подняться. Да, мне показалось, что именно я мешаю его прогулке, а не он моему раздумью; и когда он удалился, мне стало так не по себе, что я встал и направился по одной из аллей, ведущих к лужайкам.

Я поступил правильно, не промедлив дольше, так как сумерки сгущались быстро; от черных облаков, обложивших небо, было еще темнее. На этот раз, без всякого сомнения, дождь был неминуем. Пора было уходить. Удастся ли мне, по крайней мере, найти карету?

Перед Трианоном, конечно, не было ни одного экипажа, и проливной дождь, который начался, как только я вышел из сада, заливал плиты переднего двора. Это был истинный потоп, от которого я старался укрыться как мог под своим зонтиком, поминутно оглядываясь, не увижу ли где-нибудь в конце аллеи спасительный огонек каретного фонаря. Но нет, его не было. Положение становилось неприятным. Я начинал уже роптать, как вдруг послышался шум колес. Грубый голос крикнул мне: «Эй, горожанин, отвезти вас в Версаль? Подождите, я зажгу. Ни зги не видать. Ну, влезайте! Старик — с вами?»

Я взглянул по направлению, куда кучер указывал бичом. Сквозь усилившийся дождь я узнал человека, гулявшего только что по парку. Он махал тростью, подзывая карету, которую, очевидно, считал свободной, так как я уже уселся внутри на потертых подушках. Само собою разумеется, я не мог оставить старого человека в такую погоду, в таком пустынном месте.

На звук моего голоса и на предложение его подвезти он быстро поднес руку к шляпе. Намокшие поля ее так опустились, что совсем закрывали лицо, и я не мог различить его черт, тем более что я отодвинулся подальше, чтобы дать место старику. Не произнося ни слова, он принял мое предложение и сел со мной рядом; мы покатили вместе по тряской и неровной аллее, под небом, извергавшим водопады.

В продолжение некоторого времени мой дорожный гость не проронил ни слова: мы ехали молча. Я различал в темноте кареты его скрещенные на трости руки, но нахлобученная шляпа продолжала скрывать его лицо. Раза два я пытался начать разговор, но безуспешно, и я решил примириться с молчаливостью незнакомца. Старик, по-видимому, был не из болтливых; но и я предложил ему свою колымагу не для того, чтобы слушать его разговор, а чтобы спасти его от верного воспаления легких. Его добрая воля была молчать. Да мы уже и подъезжали. Показались фонари Бульвара Королевы. Мне не оставалось ничего больше, как спросить моего молчаливого спутника, куда его подвезти.

Я собирался задать ему этот вопрос, когда он сделал движение, чтобы опустить руку в карман. В этот момент мы проезжали мимо ярко освещенной лавки, и я увидел лицо незнакомца при полном свете. Я едва не вскрикнул от изумления. Этот длинный нос, эти глаза под тяжелыми веками, эта отвисшая губа, это горделивое дряхлое лицо — это был тот суровый и царственный облик, черты которого я видел несколько часов тому назад на восковом медальоне Бенуа и который по какой-то игре случайности встал передо мной, как чудесное и неожиданное подобие. Передо мной было почти чудесное совпадение обликов. Природа пошутила, повторив вылепленную ею однажды для другого назначения славную и знаменитую маску и наделив ею сидевшего рядом со мной человека.

Раздался сухой удар в стекло, и внезапная остановка кареты вывела меня из раздумья. Он приподнял шляпу, и беззубый рот, откуда слова вылетали с небольшим свистом, произнес: «Позвольте мне, милостивый государь, внести свою долю за экипаж и поблагодарить вас за то, что вы доставили меня домой».

И, указывая с площади д’Арм, где он сошел, на высокую золоченую решетку и неясные очертания дворца, странный двойник одновременно дал кучеру знак продолжать путь к вокзалу.

Только в вагоне мне пришло в голову посмотреть на монету, которую незнакомец опустил мне в руку раньше, нежели я успел отказаться. На ней было изображение великого короля, и под ним латинская надпись: Ludovicus XIV, rex Galliae et Navarrae, [238]с датой — 1701.

Портрет графини Альвениго

Абелю Бонару [239]