Ноготок судьбы

— Подниматься на пятый этаж! — воскликнул он, пожимая плечами. — Адриенна, из-за тебя мы опоздаем в театр. Ну уж, когда женщина вобьет себе что-нибудь в голову…

Я остался один в экипаже с госпожой Бюке, глаза которой, устремленные на подъезд дома, горели в темноте. Наконец Поль вернулся.

— Честное слово, — сказал он, — я звонил три раза. Он не открыл. В конце концов, милая, у него, конечно, есть причины не желать, чтобы его беспокоили. У него, может быть, сидит женщина. Что тут удивительного?

Взгляд Адриенны принял такое трагическое выражение, что я сам почувствовал тревогу. А кроме того, когда я подумал хорошенько, мне показалось несколько странным, что Жеро, никогда не обедавший дома, сидел у себя с пяти часов вечера до половины восьмого.

— Подождите меня здесь, — сказал я супругам Бюке, — я поговорю с привратницей.

Эта женщина тоже удивлялась, почему Жеро не вышел пообедать, как обычно. Она убирала его квартиру в пятом этаже, поэтому у нее был ключ. Она сняла его с доски и предложила подняться вместе со мной. Когда мы оба дошли до площадки пятого этажа, она открыла дверь и позвала три или четыре раза из передней:

— Господин Жеро! Господин Жеро!

Никакого ответа, и полная темнота. У нас не было спичек.

— На ночном столике должен быть коробок спичек, — сказала привратница. Она дрожала, не в силах ступить ни шагу.

Я начал ощупью искать на столе и почувствовал, что пальцы мои попали во что-то липкое. «Я узнаю это, — подумал я, — это кровь».

Когда мы, наконец, зажгли свечу, то увидели, что Жеро лежит на кровати с раздробленной головой. Рука его свисала до самого ковра, куда упал револьвер. На столике лежало незапечатанное письмо, запачканное кровью. Оно было написано его рукой, адресовано господину и госпоже Бюке и начиналось так: «Дорогие друзья, вы были радостью и очарованием моей жизни». Он сообщал им затем о своем решении умереть, в сущности, не открывая причин.

Но он давал им понять, что ему пришлось покончить с собой в связи с денежными затруднениями. Я определил, что со времени его смерти прошло около часа, значит, он застрелился как раз в тот момент, когда госпожа Бюке увидела его в зеркале.

Не правда ли, мой милый, как я тебе и говорил, это твердо установленный случай ясновидения, или, если выразиться точнее, пример того странного психического синхронизма, который наука изучает сейчас с большим старанием, но без особенного успеха.

— Может быть, тут что-то совсем другое, — ответил я. — Ты совершенно уверен, что между Марселем Жеро и госпожой Бюке ничего не было?

— Гм… я никогда ничего не замечал. А потом, какое это могло иметь значение?..

Гемма

Я пришел к нему в полдень, как он и просил меня. Во время завтрака в длинной, как церковный неф, столовой, где он разместил целое сокровище — собрание старинных ювелирных изделий, мне показалось, что он не то чтобы грустен, но словно задумчив. В беседе то и дело проявлялось живое изящество его ума. Иной раз какое-нибудь слово говорило о его тонком художественном вкусе или свидетельствовало об увлечении спортом, ничуть не остывшем после ужасного падения с лошади, когда он проломил себе голову. Но мысли его внезапно прерывались, как бы разбиваясь одна за другой о какую-нибудь преграду.

Из всего этого разговора, довольно утомительного и бессвязного, у меня осталось в памяти только то, что он послал пару белых павлинов в свой замок Рарэ и что без всякой к тому причины, вот уже три недели, забросил своих друзей, даже самых близких — г-на и г-жу X. Однако ж вряд ли он позвал меня к себе для подобных признаний. За кофе я спросил его об этом. Он посмотрел на меня несколько удивленно.

— Я собирался тебе что-то сказать?

— Ну да, черт возьми! Ты написал мне: «Приходи завтракать, хотел бы с тобой поговорить».

Так как он молчал, я вытащил из кармана письмо и показал ему. Адрес был написан его стремительным, красивым, но несколько изломанным почерком. На конверте сохранилась лиловая сургучная печать.

Он потер себе лоб.

— Вспоминаю… Будь так добр, сходи к Фералю. Он тебе покажет набросок Ромнея: [219]молодую женщину с золотыми волосами, — их отсвет золотит ей лоб и щеки. Глаза темно-синие, так что и белок весь в синих отсветах… Теплая свежесть кожи… Изумительно! Но руки какие-то распухшие. В общем, посмотри и постарайся узнать…

Он замолк. Потом, держась за ручку двери, сказал:

— Подожди меня. Я только надену визитку. Выйдем вместе.

Оставшись один в столовой, я подошел к окну и внимательней, чем прежде, посмотрел на лиловую сургучную печать. Это был отпечаток античной геммы — сатир приподымает покрывало нимфы, уснувшей под лавром, у подножия полуколонны. Излюбленная тема художников и граверов Рима периода расцвета. Вариант мне показался великолепным. Безупречная верность стиля, исключительное чувство формы и композиции придавали изображению величиной в ноготь впечатляющую силу большой и широко задуманной картины. Я стоял как зачарованный, когда мой друг приоткрыл дверь.

— Ну что же! Идем!

Он был в шляпе и, видимо, спешил.

Я сказал, что восхищен его печатью.

— Но я раньше не видел ее у тебя.