Ноев ковчег доктора Толмачевой

Однако чем ближе становился срок окончания стажировки, тем больше Таня нервничала – от неопределенности положения и даже в какой-то степени от ущемленной гордости, ведь в лаборатории мадам Гийяр она – самый способный исследователь. «Включая саму мадам Гийяр», – не без издевки думала она, посматривая на начальницу, восседавшую в кабинете, отделенном от комнаты стажеров сплошной стеклянной перегородкой.

Однако, по слухам, никого из стажеров до сих пор на работу в Париже не оставляли. А если так, то чего уж было изо всех сил стараться каждый день с девяти до пяти? Таня дурочкой не была, поэтому заранее разослала резюме в несколько похожих исследовательских центров по всему миру и теперь ждала ответа.

2

Февраль в Москве выдался снежный. Основные холода уже прошли, и в конце месяца даже стало проглядывать солнце, но временами зима не уступала свои права, и на улице мело, мело...

В такие дни Валентина Николаевна Толмачёва, когда-то хороший врач-реаниматолог, а теперь просто неработающая и не совсем здоровая почти сорокалетняя женщина, не любила выходить из квартиры – боялась упасть. После операции по удалению надпочечника [1]любые сотрясения тела были ей противопоказаны. Об этом предупредил Валентину коллега и спаситель Аркадий Барашков, да она и сама понимала всю относительность благополучия ее состояния. Но сейчас и в ее маленьком мирке было неплохо. Как только перестала болеть послеоперационная рана, Тина с бешеной энергией принялась устраивать свой немудреный быт. Даже странно было вспоминать, как до операции ее не волновало, чисто ли в доме, есть ли в холодильнике еда, лежат ли на столе чистые салфетки... Небольшую свою квартирку и ее нынешних обитателей Толмачёва теперь с нежностью называла Ноевым ковчегом. А жителей в этом ковчеге, не считая ее, было всего трое.

* * *

Как приятно посидеть вечерком в чисто вымытой кухне за чашкой чая! Тина взглянула на настенные часы. Половина седьмого. Однако, пожалуй, самое время вымыть посуду. Всей-то посуды – чашка да ложка, но скоро, наверное, придет Азарцев. Тина даже боялась вспоминать, какой грязнулей и неумехой она выглядела в его глазах всего каких-нибудь четыре месяца назад. Но это было до операции. Теперь она делила жизнь на «до» и «после».

Сквозь чистые шторы синело вечернее небо. Качались за окном на ветру голые ветки каштана. Тина улыбнулась: скоро весна. Как она любила время, когда на каштане вровень с ее балконом распускаются желтовато-розовые соцветия, будто огромные эскимо! Она прикрыла глаза, представив цветущее дерево. Надо же, в больнице у нее рос под окошком клен, здесь – каштан! И давно когда-то у нее была еще одна знакомая пальма. «Пожалуй, стоит включить эти три растения в круг близких друзей».

С коврика привстал, прислушиваясь, сенбернар Сеня. Вышел в крохотный коридорчик, подошел к двери. Тина от раковины из кухни увидела, как его хвост месит воздух, будто лодочный руль проворачивает воду.

– Володя идет? – спросила она.

Сенбернар не гавкнул, только сильнее завилял хвостом. В замке провернулся ключ, открылась дверь, и в коридор действительно кто-то вошел. Тина подождала, замерев у раковины, прислушалась. Конечно, это Володя. Ни у кого, кроме него, нет ключа. Но почему он молчит, не проходит в комнату?

Она осторожно выглянула. Азарцев навалился спиной на дверь, снял черную шерстяную шапку, закрыл ей лицо и так замер. Сеня подошел, ткнулся мордой в его промокшие на коленях брюки. Азарцев постоял, потом сполз спиной по двери, сел на корточки. Не глядя, положил руку на Сенину голову и остался сидеть. Сеня молчал, и Азарцев молчал.

Тина еще подождала, потом снова спряталась в кухню. Вздохнула. Никакого движения. Она вытерла руки – по старой врачебной привычке не терла их, а промокала полотенцем, стянула с шеи фартук, неслышно прошла в коридор.

– Володя?..

Азарцев вздрогнул, отнял от лица шапку, открыл глаза, виновато улыбнулся.

– Ты, оказывается, дома? В коридоре было темно, я тебя не заметил.

Он стал снимать куртку.

– В кухне же был свет. И вода шумела...

– Я не расслышал.

Тина в недоумении взяла его промокшую куртку, повесила на плечики.

– На улице дождь?

– Скорее снег. Мокрый, в дождь переходящий временами.

Азарцев наклонился, стал снимать ботинки. Тине показалось, что он прячет глаза. Она ласково отстранила сенбернара, хотела что-то спросить.

– Володя...

– Что?

Он поднял глаза от пола. Наивная улыбка. Как маленький мальчик, принесший из школы дневник с плохой отметкой. Она не стала спрашивать.

– Вот твои тапочки.

– А-а. Спасибо. – Явное облегчение на его лице. – Да, чуть не забыл! – Полез в карман куртки, достал сверток.

– Что это?

– Приятель отдал.

Тина заглянула внутрь. В пакете лежал большой кусок толстой пресной лепешки и полкольца копченой колбасы.

– Где ты взял?

– Я же сказал, приятель отдал.

– Какой приятель?

Азарцев помолчал, потом нехотя пожевал губами.

– Ну, я его встретил.

– Где?

Он отвернулся, зачем-то стал перевешивать куртку.

– Володя... ты что-то скрываешь от меня?

Он вскинул глаза.

– Ты же не хочешь, чтобы я говорил неправду?

– Не хочу. Ты скажи правду.

Он вздохнул.