Ночные рассказы

Он мог бы жить и работать в уединении. Он мог бы распорядиться вынести все свои картины из ворот дома и с безопасного расстояния наблюдать, как они взрываются, подобно шрапнели, в европейских столицах, но он не удовлетворился бы этим, поскольку вдобавок был ещё и оратором. Он чувствовал непреодолимую потребность подтверждать истинность своих картин словами, поскольку слово — это тоже своего рода кисть, и в своих мечтах, вооружившись этой кистью, Симон стоял перед публикой, слушая, как бурлит толпа, созерцая перед собой неокрепшие души, словно чистый холст, добивался электрического контакта и внимания и, наклонившись вперёд, накладывал свою собственную огненно-красную краску на бесцветные лица, взывающие к нему словно неисписанные листы. Вот почему те же огромные локомотивы, что с грохотом проносились через его картины, вскоре стали возить его, молодого пророка нового времени и новой истины, по всей Европе. Вначале он появлялся перед ценителями искусства, но постепенно начал выступать и на политических собраниях, а 2 августа 1934 года в Берлине он убеждал своих слушателей, что молодое европейское искусство поддерживает нового фюрера и рейхсканцлера Германии, и заявил, что существует только один Бог, и Бог этот — прогресс. К нему прислушивались из-за его славы, ему позволяли сказать больше, чем другим, из-за его молодости, и, таким образом, ему удалось в доступном и сжатом виде высказать идеи, которые в то время ещё не были ни чётко сформулированы, ни распространены. В речах Симона ощущалась та же свежая искренняя сила, что и в Берлине в 1936 году — на одновременном открытии Олимпийских игр и выставки искусств — когда он поднял своё бледное мужественное лицо к собравшейся публике, посмотрел на море людей и решительно, прямо сказал в микрофон, что в предчувствии великой войны, которой все мы с таким нетерпением ждём, нам следует вооружиться искусством, способным доходить до самых глубин души, и искусством этим может стать только живопись. Книги и музыка существуют для людей, больных сомнением; война и грядущие события повелевают нам созерцать и маршировать, а не гнить в концертных и читальных залах.

Нина пришла к нему так же просто, как и его слава или идея картины. Он дал объявление о том, что ищет экономку, поскольку сам не справлялся с хозяйством, и в один прекрасный день она появилась в его доме, и оказалась моложе его, и голос её был спокоен, когда она заверяла его, что поставленная задача вполне ей по силам. Говорила она на незнакомом ему диалекте, но в соответствии со своими теориями о том, что прошлое не имеет никакого значения, он ни о чём её не расспрашивал. Однажды, к своему удивлению, он обнаружил, что её присутствие в доме ему приятно. Потом он начал скучать по ней в своих поездках. И наконец он стал бояться уезжать от неё.

В один прекрасный день они оказались вдвоём в залитой солнцем комнате. Свет растворил черты девушки в золотом тумане, сконденсировав её фигурку в тёмный силуэт. Застыв на месте в неопределённом ожидании, Симон попытался проделать упражнение, к которому прибегал, когда перед чистым холстом его вдруг охватывало сомнение. Закрыв глаза, он опустошил свою память, а затем, медленно открывая их вновь, представил себе, что мир до этого момента не существовал, а словно картина создаётся в то мгновение, когда он снова видит его. И на сей раз этот метод подействовал. Прищурившись от света, он увидел, что рядом с девушкой стоит другая фигура, и, напрягая свои творческие способности, смог разглядеть, что это он сам.

Потом он поцеловал её.

В соответствии со своим убеждением, что все старые ритуалы смешны, Симон даже и не помышлял о браке, а в глубине души он был горд тем, что никогда не высказывал свои чувства иначе, кроме как в виде небрежных замечаний. Он уже давно поведал своей публике, что истинная сущность любви состоит в отсутствии каких-либо обязательств, и у него было приятное ощущение, что он тем самым оказался в хорошей исторической компании с целым рядом художественных движений, которые с середины девятнадцатого столетия особо подчёркивали свой авангардизм, пропагандируя свободную любовь.

Поэтому в отношениях с Ниной он, естественно, настаивал на дистанции, которая должна существовать между современными людьми. Он по-прежнему много путешествовал и ещё больше работал, и дистанция сохранялась сама собой, поэтому они прожили вместе уже год, прежде чем он узнал, что родилась она на острове Кристиансё, который на карте Дании находится почти на самом краю света. Тогда же она сообщила ему, что беременна.