Ночная тьма

— Возможно, и показалось. Это ведь Цыганское подворье, тут все что угодно может примерещиться. Элли стояла там, и вид у нее был.., радостный. Как обычно, словно она.., никуда оттуда не уходила и не уйдет.

— Майк! — схватила меня за плечо Грета. — Перестань, Майк. Может, ты выпил лишнего, пока добирался сюда?

— Нет, ну что ты! Я знал, что ты приготовишь для нас шампанское.

— Ладно, забудем Элли и выпьем за нас.

— Это была Элли, — упорствовал я.

— Откуда ей там быть? Может, просто игра света?

— Это была Элли. Она стояла там. Она ждала меня и смотрела на меня. Но не видела. Грета, она меня не видела! — воскликнул я. — И я знаю — почему. Я знаю, почему она меня не видела.

— О чем ты говоришь?

И тогда я впервые произнес это, тихим-тихим шепотом:

— Потому, что это был не я. Меня там не было. Там не было ничего, кроме ночной тьмы. — И со страхом в голосе я выкрикнул:

— «Люди явятся на свет, и одних ждет Счастья свет, а других — Несчастья тьма». Меня, Грета, меня! Ты помнишь, Грета, — продолжал я, — как она сидела вот здесь на диване и тихо напевала эту песню, подыгрывая на гитаре? Помнишь? Ты должна помнить. Темной ночью и чуть свет, — еле слышно запел я, — Люди явятся на свет, а вокруг — ночная тьма. И одних ждет Счастья свет… Как Элли, например. Ее ждал Счастья свет, Грета. А других Несчастья тьма. Вот что всегда знала про меня мать. Она знала, что я рожден для ночной тьмы, для тьмы несчастья. И Сэнтоникс знал… Он знал, что я иду навстречу горькой судьбе. Но могло быть иначе. Одну минуту, всего одну минуту, пока Элли пела эту песню, я мог переломить судьбу и быть счастлив с Элли. И мог бы долго-долго жить с Элли.

— Прекрати выдумывать, — перебила меня Грета. — Вот уж никогда не ожидала, что ты такой трус, Майк. — И она опять затрясла меня за плечо. — Опомнись.

Я смотрел на нее во все глаза.

— Извини, Грета. Что я тут наговорил?

— Тебя, видать, порядком измочалили там, в Штатах. Но ты ведь сделал все как надо, да? Я спрашиваю про финансовые дела.

— Все в порядке, — ответил я. — Наше будущее обеспечено. Наше чудное, восхитительное будущее.

— Странно ты как-то разговариваешь. Интересно, что написал тебе Липпинкот?

Я взял письмо и разорвал конверт. Внутри был только снимок, вырезанный из газеты, причем довольно помятый. Явно побывавший не в одних руках. Я принялся его разглядывать. На снимке была улица. Я сразу узнал эту улицу с величественным зданием на заднем плане. Это была улица в Гамбурге. Навстречу фотографу шли люди, и впереди — парочка. Мы с Гретой. Значит, Липпинкот все знал… Он с самого начала знал, что мы с Гретой знакомы. Кто-то прислал ему вырезку, может, даже без каких-либо подлых намерений. Просто решил, что это довольно забавно: фото мисс Греты Андерсен, прогуливающейся по Гамбургу, в какой-то газете. Липпинкот знал, что я знаком с Гретой. И тут я вспомнил, как он настойчиво расспрашивал меня, знаю ли я или не знаю Грету Андерсен. Я, конечно, сказал, что нет, не знаю, и он понял, что я лгу. Вот с тех пор он и стал относиться ко мне с подозрением.

Мне вдруг стало страшно. Конечно, Липпинкот не мог знать, что я убил Элли. Но заподозрил что-то неладное. Может быть, он даже догадывался, кто убийца.

— Вот, взгляни. — Я протянул ей снимок. — Значит, он знал, что мы были знакомы. Знал с самого начала. Я всегда ненавидел эту старую лису, а он ненавидел тебя. Как только он узнает, что мы решили пожениться, он сразу все поймет. — Но тут я сообразил, что Липпинкот, наверное, уже давно подозревал, что мы собираемся пожениться, как только понял, что мы знакомы. И уж конечно не сомневался, что мы состоим в близких отношениях.

— Майк, да хватит тебе трястись от страха, как угодивший в силок кролик! Вот именно, как кролик! Я обожаю тебя. Я всегда восхищалась тобой. Но сейчас ты меняешься прямо на глазах. Ты всех боишься.

— Не смей так говорить!

— Но это же правда.

— Ночная тьма!

Больше я ни о чем не мог думать. Слова эти засели у меня в голове, и я только и думал о том, что они означают. Ночная тьма. Это значит мрак. Вот почему Элли меня не видела. Я могу видеть мертвых, а мертвые меня не видят, хотя я жив. Они не видят меня, потому что в действительности меня нет. Человека, который любил Элли, больше нет. Он предал самого себя и растворился в ночной тьме. Я опустил голову.

— Ночная тьма, — повторил я.

— Перестань, — завизжала Грета. — Будь мужчиной, Майк. Забудь про глупые суеверные вымыслы!

— Как я могу про них забыть? — упорствовал я. — Я продал свою душу, чтобы заполучить Цыганское подворье, верно? А здесь, оказывается, нас поджидала беда. И Элли, и меня. А может, и тебя.

— О чем ты говоришь?