— Собираюсь убить вас, разве не видите? Вы как нельзя более подходящая кандидатура для моей давно лелеемой цели, сударь. Я, можно, сказать, все на свете перепробовал, что может перепробовать человек моего возраста и моей профессии, только никого не убивал. И вот наконец-то, подвернулись вы, сударь. Редкая удача, она позволит мне восполнить пробел в жизненной практике, а может, даст бог, и в творчестве… Конечно, мне бы больше хотелось убить кого-нибудь из своих старых врагов, но все они, к сожалению, люди, как правило, известные, иные высокопоставленные, трудно подобраться, а с вами в этом отношение не будет проблем. Кому вы нужны, чтобы вас искали. К тому же сами признались, что в этом городе у вас никого нет. Вы — идеальный вариант; и может я не совсем осознанно, долгие месяцы бродил с пистолетом в кармане по ночам, чтобы встретить именно такой идеальный вариант, вот вы и подвернулись… И должен вам возразить на сказанное вами в самом начале нашего знакомства, о том, что вы шли за мной по пятам, нет, уважаемый, это я сам дал вам возможность идти за мной по пятам… Теперь вы поможете мне восполнить пробел в моем жизненном опыте. В мои годы идти на войну и убивать было бы смешно, мои ровесники давно уже на заслуженном отдыхе, на пенсии, иные в лучшем мире. А я хочу как писатель познать, испытать и это ощущение: каково когда убиваешь человека, стреляешь в него в упор, видишь его глаза, как его взгляд постепенно мутнеет… Все остальное, смею утверждать, я познал в жизни, многих отобразил в своих книгах, узнал много людей… Писатели, они же своего рода вампиры, они вытягивают из людей нужную информацию. И все — больше им человек не нужен. Но нужную информацию умеют вытягивать и журналисты. Писателям этого мало. Они как вампиры вытягивают из людей и чувства, их ощущения, переживания, их мысли, как комар сосет кровь, присосавшись к телу человека. Вот как я из вас вытянул нужные мне ваши чувства и воспоминания о детстве. Нет, потом, конечно, писатель дополняет все это своим, сугубо личным, подкрашивает, где надо, подчеркивает, вытягивает необходимое на передний план и так далее, все это рутина, и потому получается в итоге писание по заранее обозначенной схеме, именно то, над чем насмехался гениальный Набоков, понимая, что любая схема вопреки настоящему вдохновению. Кстати, над вашим любимым Фенимором Купером он тоже издевался. Впрочем, я, кажется увлекся… Да, такие вот дела… Вы куда это направляетесь, сударь? Нет, уж стойте ровно, не то я промахнуться могу, не часто приходится стрелять в живого человека.
— Осторожно, пушку оброните! Вы не устали держать пистолет? Давайте подержу, пока беседуем.
— Спасибо. Я вижу, у вас прорезалось чувство юмора. Сказывается хоть и кратковременное общение с интеллигентным человеком.
— Что это за ствол, я что-то не узнаю, хотя много держал в руках разного оружия.
— Итальянская «Беретта». И не беспокойтесь, я умею обращаться с оружием. А из этого пистолета недавно тренировался у себя на даче.
— И во что стреляли? В портрет Сталина?
— Оценил, или как сегодня выражаются — «заценил». Смешно.
— Из этого ствола только воробьев стрелять.
— Не скажите. В упор, или в пяти-шести шагах вполне можно убить. Я собираюсь в упор, если не возражаете.
— Еще как возражаю!