Ночная диверсия

…Нина шла по улицам города и не узнавала его. Был он непривычно притихшим, утратил свой прежний нарядный вид. Здания и дворцы, выкрашенные в грязно-зеленый цвет, выглядели уродливо, нелепо. И не беззаботных курортников увозили машины, а зенитные орудия и солдат с суровыми лицами. И всюду в городе рыли щели, бомбоубежища.

Созвонившись с институтом, Нина вернулась в больницу и с головой погрузилась в работу.

С первых же дней после приезда на практику у Нины установились сложные взаимоотношения с зубным врачом — Олегом Дмитриевичем Нарвильским. Это чувство неприязни возникло сразу же после того, когда он, знакомясь, подал Нине руку. Рука была мягкая, белая, с безукоризненно обработанными ногтями. Прикоснувшись к этой руке, Нина не ощутила рукопожатия, а только неприятный холодок.

Когда-то, еще в детстве, кто-то из мальчишек сунул ей в руку ужа. Тогда она страшно испугалась, и чувство омерзительной гадливости сохранилось надолго. Сейчас у нее почему-то мелькнуло такое же ощущение. Позже Нина старалась разобраться в своих чувствах, но не смогла.

Олег Дмитриевич был молод, но уже считался одним из лучших специалистов в области. На первый взгляд его можно было даже назвать красивым, но его портили низкий, как будто срезанный лоб, тонкие губы и мелкие, редко посаженные зубы. Глаза у него были маленькие, бесцветные.

После знакомства с Нарвильским Нина мучительно старалась вспомнить, кого он ей напоминает. И вспомнила. Как-то она смотрела документальный кинофильм о зверопитомнике. Крупным планом показывали маленького хищника — куницу. У этого красивого пушистого зверька была маленькая мордочка с острыми, зло оскаленными зубами.

Олег Дмитриевич, казалось, не замечал холодной отчужденности Нины, выказывал ей всяческое внимание. Однажды он к ней постучался после работы. У него в руках был букет роз и билет в кино.

— Нина, примите от чистого сердца. Говорят, очень хороший фильм.

— Спасибо, но я не пойду. — И вдруг спросила прямо, в упор: — Скажите, Олег Дмитриевич, почему вы не в армии? Ведь вы молоды.

Олег скользнул по ней взглядом, опустил глаза.

— Военный мундир не для эскулапа. А если серьезно — пошаливает здоровье, почки.

После его ухода Нина порвала билет. Хотела выбросить букет, но розы были так хороши, что, поколебавшись, она поставила их в вазу.

Нарвильский еще несколько раз заходил к ней, но каждый раз наталкивался на ее вежливый, холодный отпор.

Раненых так и не привезли. Фронт стремительно приближался. Город начал эвакуацию. Готовилась к отъезду и Нина.

Больных постепенно выписывали, больница пустела. Накануне отъезда поздно ночью кто-то громко и настойчиво постучал в окно.

Испуганно вскочив, Нина набросила халат и открыла дверь. Перед ней стоял Нарвильский. При лунном свете его лицо казалось совсем белым. Мелкие зубы оскалились в улыбке. Отстранив ее, он вошел в комнату.

— Что это значит? Что вам нужно?

— А это значит, что вам теперь не обойтись без меня. Немцы прорвали фронт, и мы уже в тылу. Выехать не удастся.

— Вы лжете! И при чем тут немцы? Вы-то не немец?

Нарвильский нервно засмеялся.

— Нет, не немец, но у немцев тоже болят зубы. Бросьте ломаться. Так будет лучше.

Он приблизился к ней вплотную. Она отскочила и влепила ему солидную пощечину.

Нарвильский зло выругался. Уже от двери пригрозил:

— Ты мне дорого заплатишь за это.

Он не соврал. Утром в город вошли немцы. Из окна своей комнатки Нина видела, как в больничный двор вошло несколько крытых машин. В них начали грузить оставшихся еще больных. Во двор выбежал главврач. Он что-то возбужденно говорил высокому немецкому офицеру, показывая на машину. Тот несколько минут слушал, чуть склонив голову, потом, размахнувшись, ударил врача в лицо и пошел к машине.

Главврач упал. Нина, вскрикнув, выскочила во двор. Пахнув в лицо ей выхлопным газом, машина с ревом помчалась на улицу.

Город казался вымершим. По пустынным улицам, глухо стуча коваными сапогами, вышагивали немецкие патрули. По ночам за городом раздавались очереди пулеметной и автоматной стрельбы — это расстреливали ни в чем не повинных советских граждан. От немцев, ходивших по городу, веяло самодовольством. Еще бы, ведь они, как им казалось, шли по России триумфальным маршем. Они не помнили о могилах своих соотечественников, длинными рядами выстроившихся на заснеженных русских просторах. Они не помнили о пущенных под откос поездах, о партизанских налетах на их гарнизоны. Они не видели непокорившихся русских глаз. Они не хотели этого видеть. Так было проще. Считать себя завоевателем, победителем — это так лестно и спокойно.

С первых же чисел декабря комендант города стал готовиться к встрече Нового года. Решено было организовать грандиозный бал для старших офицеров гарнизона. Этот вопрос подвергся самому подробному обсуждению в комендатуре.

Лениво развалившись в кресле, брюзглый, заплывший жиром комендант города разглагольствовал.

— Господа! Прошу вас учесть, что этот Новый год — не просто первое января. Эта дата совпадает с праздником великой победы фюрера над большевистской Россией.