Ночь всех мертвецов

Когда они добрались до укромной долины – самого безопасного места ночевки, какое мог подобрать мужчина, – поднялся ветер, начал извлекать из кривых башен и расселин мертвого города тихие стоны и аккорды. Плащи-серводухи путников соединились, пустили в скалы корни, чтобы построить ночные панцири. Мимо пронеслась стайка пузыриков, трепещущих, отливающих радугой на ветру. Женщина поймала одного в ладонь; крохотное животное-машина на миг присосалось к ней, питаясь ее биополем. На его прозрачной коже выступили разводы, похожие на бензиновые пятна в лужах. Задрожав, оно лопнуло, превратившись в тающий пузырь тектоплазмы. Пока серводухи достраивали укрытие, женщина не сводила с пузырика глаз – но он так и не ожил.

Их соитие под зубчатым щитом, слепленным серводухами из силикатов местных скал, было одновременно нетерпеливым и холодным.

«Секс и смерть», – произнес мужчина той частью своей головы, которую не могла подслушать и ретранслировать даже его телепатическая гортань души. Мысль чужака.

Потом ей захотелось поговорить. Она любила завершать секс разговорами. Против своих правил, она не попросила его рассказать, как он и остальные Пять Сотен Отцов строили этот мир. Она считала, что «разговор» – это когда говорит один. Сегодня ей не хотелось разговаривать о начале мира. Она пожелала услышать рассказ о его конце.

– Знаешь, что в этом для меня самое гадкое? Не то, что все кончится – все-все, что вокруг нас. Самое гадкое – что пузырик взорвался в моей руке, а я ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЮ, как это могло случиться. Во сколько раз больше него вся наша планета?

– Для того, что ты переживаешь, есть одно слово, – осторожно прервал ее мужчина. Гирошторм разбушевался всерьез, прямо над куполом их панциря. «Толща кожи – вот и все, что не дает ветру сорвать плоть с моих костей», – подумал он. Но текторы крепко, мертвой хваткой держались за коренную породу. – Это слово «умирать».

Женщина села, подтянув колени к подбородку, обхватив их руками. Нагая. Гирошторм насквозь продувал ее душу.

– Для меня самое гадкое, – продолжала она, помолчав, – что так мало времени осталось. Я не успею это все увидеть, все перечувствовать до того, как оно уйдет в холод и тьму.

Она была Зеленой, рожденной во втором из быстрых времен здешнего короткого года; Зеленая из Народа Потаенного Замысла; первая, кто появился на свет в пуэбло Олд-Ред-Ридж за восемьдесят лет. И последняя.

Ей было восемь лет.

– Ты не умрешь, – сказал мужчина, распустив по коже завитки уверений и заботы, похожие на грозовые вихри великого Уризена под клубами гироштормовых туч. – Ты не можешь умереть. Никто не умрет.

– Да знаю я. Никто не умрет, мы все изменимся или заснем вместе с планетой. Но…

– Страшно отказываться от этого тела?

Она коснулась лбом своих колен, покачала головой.

– Неохота его терять. Я только начала понимать, какое оно – это тело, этот мир, а у меня все отнимают, и все способности, с которыми я родилась, тут бесполезны.

– Есть силы, которые выше даже нанотехнологии, – сказал мужчина. – Она помогла нам покорить материю, но над фундаментальными измерениями – гравитацией, пространством, временем – она не властна.

– Почему? – спросила женщина. Мужчине, который вел счет по древним, долгим годам, послышалась в ее голосе интонация земных восьмилетних девочек.

– Со временем узнаем, – ответил мужчина, хотя и понимал: это не ответ.

Женщина это тоже почувствовала, а потому сказала:

– Со временем… а Орк будет себе болтаться в двухстах миллионах лет от тепла ближайшего солнца, и его атмосфера станет ледяной коркой на этих горах и долинах.

«Горе», – говорила ее кожа. «Ярость». «Тоска по утраченному».

Двухтысячелетний старец прикоснулся к маленьким, задранным кверху грудям молодой женщины.

– Мы знали, что орбита Уризена нестабильна, но кто бы мог предвидеть влияние Ульро?

Какая ирония: эта планета, нареченная именем демона огня из книг Уильяма Блейка, будет ввергнута во тьму и льды, меж тем как Уризен и его уцелевшие луны станут коптиться в двух миллионах километров над поверхностью Лоса.

– Сол, ты не обязан извиняться передо мной за ошибки, которые совершил две тысячи лет назад, – сказала молодая женщина, которую звали Ления.

– Тем не менее мне кажется, что я обязан извиниться перед планетой, – возразил Сол Гурски.

Теперь кожа Лении гласила «надежда» с оттенком «неотвратимости». Ее соски набухли. Сол вновь наклонился к ним, меж тем как ветер конца света точил свои когти о тектопластик.

Утром они продолжали свое путешествие к воспоминаниям Сола. Гирошторм выдохся и погас в горах Утуна. Остатки призрак-сети сообщили Солу и Лении, что сегодня погода летная. Они пососали молоко из «Древа жизни» – синтезера, которым был снабжен панцирь, – а потом вновь занялись любовью на пыльной земле, пока серводухи превращали ночное укрытие в стандартный флаер-универсал. Остаток утра они провели в небе, пролетая над равниной, по которой, точно рябь на воде, двигались волны жвачников и высоких, хищно-угловатых погонщиков из Народа Техобслуживания. Все они тянулись к Небесному Дереву, растущему из пупа земли.