Ночь во Флоренции

Прогнанный с проклятиями монастырской братией, он отправляется в Льеж, умирает там в крайней нужде, и прах его остается в подземелье непогребенным еще в течение пяти лет.

Так вышло, что оба они, император и папа, те, кто служил символом величайшей борьбы, которая с незапамятных времен раскалывала и так долго еще будет раскалывать мир, прожили свои последние дни в изгнании, вдали от некогда принадлежавших им престолов: один — в Льеже, другой — в Салерно.

И вот из этой распри между Империей и папством появились на свет Божий две большие политические партии, опустошившие Италию. Те, кто объявил себя сторонником папы, то есть народа, взяли прозвание гвельфы по имени Генриха Гордого, герцога Саксонского, племянника Вельфа II, герцога Баварского. Примкнувшие же к партии Генриха IV — другими словами, к знати, окрестили себя гибеллинами, по имени Конрада, сына Фридриха Гогенштауфена, герцога Швабского, сеньора Вайблингенского.

Флоренция, как и прочие городи, разделилась на две партии, и, по словам Данте, распри этих группировок окрасили кровью воды Арно и обратили в пурпур белизну флорентийской лилии.

И еще одно следует сказать про Италию — дочь Греции и матерь Франции, — которой мы остаемся вечными должниками за обучение искусствам, военной науке и политике.

В то время как все остальные народы знали лишь религиозную архитектуру, Италия уже имела — отметим этот факт, немаловажный для понимания духа этой нации, — сооружения гражданского назначения.

Латинское слово pontifex, превращенное нами в «понтифик», буквально означает «строитель мостов».

Большинство архитектурных памятников в Италии, включая почти все постройки этрусков, — это мосты, акведуки, гробницы, а храмы вплоть до XV века стоят на втором плане. Так, в Пизе крупнейшие суммы расточались отнюдь не на баптистерий или собор — их поглощало Кампо Санто, городское кладбище.

Горожане привольнее размещались в своих гробницах, нежели Господь Бог в своем храме.

Когда Галеаццо Сфорца захотел замкнуть своды своего собора, итальянским архитекторам эта задача оказалась не по силам и пришлось пригласить их собратьев из Страсбурга.

И вот что еще надлежит отметить, проследив формирование общественных отношений в Италии: сильно развитое чувство индивидуальности здесь заявляет о себе громче, чем у других народов. Итальянец, который даже Богу не предается безоговорочно, еще меньше привязан к человеку. Три столетия подряд Италия являет собой зримый образ феодализма, не будучи по сути своей феодальной страной. Здесь есть укрепленные замки, могучие скакуны, великолепные доспехи, но отсутствует вассальное подчинение человека человеку, как во Франции. Итальянский героизм метит выше: он посвящает себя идее, а когда, загоревшись идеей, идет за нее на смерть, то гибель его достойна восхищения.

Что такое Генрих IV, которому жертвовали собой гибеллины, как не идея?

А Григорий VII, которому были преданы гвельфы? Тоже идея.

С той лишь разницей, как мы уже сказали, что первая отражает устремления аристократии, а вторая — демократии.

Итальянский дух пылок, но строг. Не в пример нашему французскому складу характера, он не признает неоправданной, безрассудной игры со смертью — его рыцарская поэма оказывается сатирой на рыцарство наравне с романом Сервантеса. Конечно, остается еще печальный гений Торквато Тассо, но Торквато Тассо слыл безумцем, а спросите у самих итальянцев, что им больше по душе, «Неистовый Роланд» или «Освобожденный Иерусалим», — девять из десяти ответят: «Неистовый Роланд».