Ночь во Флоренции

— За мое слабое и женоподобное тело вы звали меня кто — Лоренцино, кто — Лоренцаччо; вы заговорили о бесчестящем меня потворстве влечению папы Климента Седьмого; вам нечем было меня опорочить, так вы оклеветали меня. Потом вы отшатнулись от герцога Алессандро, но для этого нужно было, чтобы первый гонфалоньер Кардуччи, Бернардо Кастильоне и еще четверо городских магистратов сложили свои головы на плахе; чтобы второй гонфалоньер Рафаэле Джиролами был заключен в пизанской крепости и умер от яда; чтобы проповедник Бене да Форано был выдан Клименту Седьмому и уморен голодом в казематах замка Святого Ангела; чтобы фра Захария, умудрившийся скрыться, переодевшись в крестьянское платье, умер в Перудже — какой смертью, о том ничего не ведомо, но это произошло вслед за тем, как он припал к папским стопам; чтобы сто пятьдесят первейших и достойнейших граждан были высланы в изгнание из родного города; чтобы двенадцати гражданам, и тебе в их числе, было поручено преобразовать Флорентийское государство, ибо о прежней Флорентийской республике даже и речи не было; чтобы этот Комитет двенадцати упразднил гонфалоньерство справедливости и Синьорию, на веки вечные запретив восстанавливать это учреждение, двести пятьдесят лет правления которого были отмечены столькими славными деяниями; чтобы новый герцог окружил себя войсками чужеземных наемников и назначил Алессандро Вителли, не флорентийца, их начальником, а изменника Гвиччардини — наместником в Болонье; чтобы сообща с папой он отравил в Итри своего старшего брата, кардинала Ипполито Медичи; чтобы он женился на дочери императора, Маргарите Австрийской, и чтобы, невзирая на это, продолжал в своем беспутном разгуле бесчестить праведнейшие из монастырей и благороднейшие из семейств Флоренции, — нужно было все это… И когда я все это увидел и понял, что достигнуть чего-то можно только низостью, раболепием и растлением, что прямодушие и благородство помыслов позабыты либо презираемы, тогда я вернулся во Флоренцию, сделался придворным, другом, рабом и соучастником бесчинств герцога Алессандро. И не добившись того, чтобы быть первым в славе, я стал вторым в бесславии. Скажи, Филиппо, ну чем не верный расчет?..

— Лоренцино, Лоренцино!.. Стало быть, это правда, о чем некоторые здесь перешептываются тайком?.. — воскликнул Филиппо Строцци, хватая юношу за рукав и пытаясь читать в его глазах, насколько позволял ночной мрак.

— И о чем же шепчутся некоторые? — насмешливо поинтересовался молодой человек.

— О том, что, подобно римскому Бруту, ты притворяешься безумцем, но каждый вечер, как он, целуешь землю, нашу общую мать, умоляя родину простить тебе видимость во имя сущности… Что ж, слушай… Если так, Лоренцино, пришел час сбросить маску и заменить шутовскую погремушку кинжалом республиканца… Есть еще лавры для Гармодия и пальмовые ветви для Аристогитона… Только нельзя терять ни минуты, если ты готов примкнуть к нам в готовящихся великих деяниях: послезавтра, а может, уже и завтра, будет слишком поздно. Лоренцино, тебе немало предстоит сделать, чтобы снова стать прежним Лоренцо… Что ж, я беру на себя все твое прошлое и делаю из него будущий твой ореол, я размыкаю перед тобой наши ряды и уступаю тебе свое место в них. Нас триста — поклявшихся не пожалеть своей жизни, дабы вернуть Флоренции Утраченную вольность; стань во главе нас, веди нас, и я первым подам прочим пример повиновения.

Ответом ему был громкий взрыв хохота — чрезвычайно характерного хохота Лоренцино, резкого и металлического.