Ночь внутри

Конечно, это было простодушие. Почти наивность. Михаил бесхитростно верил, что любая вещь, способная огорошить будничный человеческий опыт, будь то электротеатр или "рябиновая несравненная" Петра Смирнова, должна искрить званием, так как самой своей природой она преображает обыденное уныние. Здесь был дурной вкус, но не было подвоха... (Однажды, опять-таки из простодушия, он за один вечер убедил Мельну, что если уж относиться к нему, Михаилу Зотову, с недоверием, то делать это следует крайне деликатно. Как-то в ноябре, когда Михаил уже вполне походил на преуспевающего торговца, в его лавку закатилась ватага местных хлыщей, известных в городе своими попойками и бузой, причиняющими регулярный ущерб сервизам единственного мельновского ресторатора Ефима Зозули. Михаил справлял в городе какие-то дела, и в лавке его заменял Семен - тогда они еще обходились без приказчика. Ватажок хлыщей Лева Трубников подошел к Семену и потребовал показать ему лапти, какие найдутся на его ногу: мол, уж коли золотая рота торгует теперь лакированными туфлями, то ему в самый раз обрядиться в их липовое решето! Семен отослал его на рынок - там найдется лыковый товар, - но Лева хмыкнул, мол, драть он хотел сопливых советчиков, пусть-ка хозяин сам лаптей наплетет, чтобы ремесло не забыть, а он под них загодя место освободит. И Лева опрокинул стеллаж со штиблетами, а остальные принялись скидывать товары с полок и прилавка. Скоро озорники ушли, оставив помещение в развале, хотя и не причинив особого ущерба. Вечером того же дня в бильярдной, где колотила киями томящаяся без лаптей компания, появился Михаил. На него обратили внимание, когда он уже стоял рядом с Левой Трубниковым и что-то тихо говорил ему в лицо, - между ними ничего не происходило, ничего такого, что могло бы со стороны походить на ссору. Потом один из них - тот, что никак не мог унять на лице бледную улыбку, вдруг откинулся назад и шлепнулся навзничь под бильярдный стол. Несколько человек - кто с кием, кто с голыми руками - кинулись к Михаилу, но через миг замерли, увидев наставленное на них револьверное дуло... Михаил был вызывающе спокоен - страшнее всего умирать человеку под взглядом равнодушного палача. Люди замерли, а потом попятились к углам, укрываясь за спины друг друга. Назавтра в лавку к Зотовым зашел исправник. С напускной строгостью он сообщил, что ему подана на Михаила жалоба, и хотя он сам вполне понимает сюжет - не пугай ежа голым задом! - но служба обязывает: чтобы выдержать ижицу закона, он вынужден изъять револьвер и наложить штраф. Михаил без слов достал деньги и револьвер. Сверху он поставил пару новых липовых лаптей. "В пользу пострадавшего, - сказал он. - От торгового дома Зотовых". После формальностей исправник принял приглашение к самовару. Семен был послан за шампанским. С тех пор Ефим Зозуля раскланивался на улице с Михаилом Зотовым, будто тот выдал ему ссуду под смешные проценты.)

Синематограф открылся бесплатным сеансом, где Яков прокрутил две из шести привезенных механиком лент. Накануне Михаил разослал приглашения немногочисленным доброжелателям - доктору Андрею Тойвовичу Хайми, булочнику Серпокрылу, ресторатору Зозуле, - а также мельновской власти в лице предводителя дворянства, исправника, городского старосты, воинского начальника и т. д. по нисходящей. В число приглашенных вошел и отец Мокий священник соборной церкви Вознесения.

Гости явились с семействами. Две незатейливые картины привели дам в восторг - хозяин был удостоен овации. На следующий день событие было отражено в местных "Ведомостях", - еще одна кость на счетах Михаила подбила очередной баланс сил. Но он уже готовился к следующему прыжку...

Должно быть, в его подсознании существовал определенный порядок действий, который учитывал неприметные колебания людских сердец, все возможные pro et contra в его войне. Не было осмысленного плана - Михаил располагал одной интуицией, она подсказывала верный шаг, указывала место на болотной зыби, способное выдержать его вес. Благодаря интуиции он чувствовал человеческую душу, как глаз и нюх чувствуют присущий предмету цвет или запах.

Та же интуиция подсказывала Михаилу, что Лиза Распекаева - существо прозрачное и нежное, как крылатая муравьиная невеста, племянница отца Мокия, почитавшегося в городе праведником - будет лучшим щитом, ограждающим пришлеца от пристрастия и недоверия. И не случайно он, после первого сеанса в своем синематографе, провожал до дома именно священника и его девятнадцатилетнюю племянницу. (Между тем ни один из братьев за все время, прожитое в Мельне, не удосужился хоть раз заглянуть в церковь.) В тот январский вечер, шагая по зимней улице, вспученной пузырями сугробов, он впервые говорил с Лизой. Разговор был короток - он рассказал про степь, про чуму, рассказал про Петербург, в котором побывал уже дважды, - что он мог еще сказать девственной муравьиной богине, еще не потерявшей целомудренных крыльев.