Ночь в Кербе

…Потом я вернулся к тому, что принято называть литературной деятельностью. Писать, конечно, не писал. Ездил себе по выставкам и фестивалям — билеты, проживание, 300–500 евро за неделю праздного времяпрепровождения — да расспрашивал всех о фестивале в Кербе. Иногда это выглядело неприлично, и я приобрел репутацию странного человека. Но я все думал, а вдруг я встречу кого-то, кто… Ни одного приглашения я не пропустил! Тщетно. О фестивале, да и о Кербе, никто не знал. Я написал письмо в тюрьму турецкой писательнице, которая, по словам Жан-Поля, жила в моей комнате в предыдущий фестиваль и которую арестовали в Стамбуле из-за каких-то очередных переворотов и трений. Турчанка прислала мне многословное письмо с рассуждениями о вреде мирового капитала и пользе социализма, и призывом поддержать политических заключенных Турции. В конце письма она сообщала, что во время допросов ее так сильно били, что она не в состоянии вспомнить даже, сколько ей…

Я порвал письмо и еще раз смирился.

Я смотрел на парусники в почти сорванном ветром со скал Сент-Мало[169] и выглядывал ее среди пассажиров. Даже в пушку королевскую как-то заглянул, что целит от флага Квебека в море, чтобы проверить — не спряталась ли Ева в стволе. Увы. Я искал ее в толпе приглашенных в Безансоне, на деревянной сцене, у реки, где все пили местный брют и восхищались организацией книжной выставки — в самом деле великолепной. Я схватил за руку прохожую в Канне, когда мне показалось, что из кафедрального собора выходит она. Я напился в Париже, чтобы не думать о ней, и впал в месячную депрессию, во время которой только о Еве и думал. В Кане я залез на самый верх замка Вильгельма[170], лег на лавку полураздетым и провел там ночь, надеясь проснуться рядом с ней. Утром веселые парни из муниципальных служб приняли меня за бродягу — а я им и был — и дали мне стакан горячего кофе и тост. Евы среди них я не нашел. Мои поиски оказались тщетны. Ее нигде не было, нигде.

…Я как-то крепко выпил и рассказал свою историю одному парню, который приезжал к нам на фестиваль аж из Новой Зеландии, хотя вообще-то он американец, просто, говорил, его выжили с родины мексиканцы. Дэвид Ванн его звали. Он выслушал меня внимательно — он выжил в разводе и знал, почем фунт лиха, — и посоветовал мне подумать вот над чем. Владимир, а что, если это была Королева Ящериц и ее свита? Что?! Ну, спокойно объяснил Дэвид, животные же оборачиваются людьми, и наоборот, — и версия его представлялась мне все менее фантастической… он знал, о чем говорил, жил на лоне природы месяцами один… — а с ящерицами такое часто бывает. Особенно в Лангедоке, в жару. Королева Ящериц и ее свита дурачит людей. Говорят, это души убитых катаров мстят потомкам Монфора. Но это, конечно, чушь, затянулся Дэвид сигарой. Королева Ящериц древнее Монфора и Лангедока, кельтов и римлян. Она — вечный морок.

Мы посмеялись, я по-дружески послал его к черту, а ночью проснулся и начертил на полу номера пентаграмму. Потом ставил в местной церкви — как всегда и везде во Франции, средневековом соборе — перевернутые свечи и поцеловал задницу статуэтке черта, которую слепил из воска. Тщетно.

Я в который раз смирился.

Потом снова сбрендил, решил, что Ева — фантом, живущий между двумя эпохами. Одна ее личность, стало быть, объявляется в Лангедоке времен Крестового похода, другая — в наши дни во Франции. Может, она проклята? Может, духи Монфора не пускают ее? Я просидел год в архивах и нашел могилу Монфора. Какой-то холм, поросший кустами, недалеко от Каркасона, на месте бывшей монастырской трапезы. К счастью, в полдень там никого не было, так что я мог дать волю безумию, истыкав землю колом, заботливо выструганным из найденной в ближайшем лесу осины — я искал ее по справочнику! Скажу больше. После этого я отлил на могилу. И сказал вслух, чтобы сомнений никаких не оставалось:

— Вот тебе за даму Жиро, ублюдок!

Ушел и долго бродил в полях — снова наступило лето… очередное лето… шел 2016 год, а в Керб я попал в 2012-м… — и говорил вслух, говорил в небо, потому что я не знал, где она:

— Я отомстил за тебя, я твой рыцарь, ты свободна!

Напрасно. Она не объявилась.

…Я смирился окончательно.

Купил билеты — сначала в Париж, затем в Бордо, а оттуда в городок Сулак-де-Мер, которым заканчивается треугольник виноградников Бордо у океана. Я там уже бывал и знал, что здесь — самые сильные течения и, даже если я захочу бороться, — а я захочу, все мы трусы, — то будет все равно поздно и обратно к берегу мне не подплыть. Меня унесет в Океан, и я стану молекулой… ниткой в роскошном полотне Байо[171], облачком в небе Пиренеев. Я умру и потеряю свое «я» и перестану наконец любить.

Мертвым не больно, знаете.