Ночь в Кэмп Дэвиде

На этот раз Джим рассказал обо всём подробно, не назвав только имя Риты. Он начал с первой встречи в Кэмп Дэвиде, стараясь как можно точнее передать её мрачную атмосферу. Рассказал о загадочной вспышке ярости Холленбаха в связи с делом О’Мэлли и о безумных его нападках на Крейга Спенса и банкира Дэвиджа. Описывая вторую встречу с Холленбахом в Кэмп Дэвиде, когда президент поведал ему о своём «Великом плане», Джим постарался вспомнить все подробности этой сцены. Рассказал, как сверкали глаза Холленбаха и как невнятна была его речь, упомянул о его маниакальном намерении использовать вооружённую силу против европейских государств. Потом он перешёл к последующим событиям: поездке Флипа Карлсона в Ля Бёлль, допросу, устроенному из-за этого Лютером Смитом, слежке ФБР и допросу Риты. Не называя её имени, он всё же намекнул о своих отношениях с ней и передал содержание их сегодняшнего разговора. Рассказ занял более получаса.

О’Мэлли ни разу не прервал Маквейга, он не спускал с него пристального взгляда и только иногда косился в сторону, чтобы получше рассмотреть кольца дыма своей сигары. От дыма в комнате потемнело. Когда Джим кончил, О’Мэлли принялся старательно разминать в пепельнице окурок. Наступило молчание.

Когда О’Мэлли наконец заговорил, голос его прозвучал неестественно тихо:

— Джим, знаешь, какое ты производишь впечатление?

— Не понимаю, что ты хочешь сказать.

— Я хочу сказать, что всякий, кто тебя выслушает, придёт к выводу, что параноик не Холленбах, а ты.

У Джима возникло знакомое уже ощущение болезненной пустоты в желудке. Сначала Гриском, потом Лютер Смит, и вот теперь ещё Патрик О'Мэлли!

— Господи помилуй, Пат, — воскликнул он, но, заметив, что голос его дрожит от возбуждения, сделал усилие и постарался говорить непринуждённо. — Скажи честно, Пат, неужели ты, правда, думаешь, будто я сумасшедший?

— А ты посмотри-ка на факты, — ответил О’Мэлли. — Вот ты сидишь здесь передо мной, тебе тридцать восемь лет, ты сенатор первого срока — мальчишка в нашем деле — и выставляешь свою кандидатуру на должность, которую занимаю я. Чем это не мания величия? Потом ты рассказываешь мне, что за тобою охотятся агенты ФБР и что тебя преследуют серые и чёрные «седаны», управляемые таинственными молодыми людьми. Разве это не мания преследования? И — давай уж начистоту! — ты несомненно находишься в крайне возбуждённом состоянии.

Вице-президент поглубже устроился в кресле, глаза его смотрели на Маквейга неотступно и пристально, лицо сохраняло выражение мрачной задумчивости.

— Джим, позволь мне напрямик задать тебе один вопрос. Почему ты так стараешься доказать, что президент Соединённых Штатов безумен?

Маквейгу показалось, что он с головой окунулся в непроницаемый туман. В нём так всё и кипело от злости, но он переборол себя.

— Пат, — сказал он очень тихо, но внятно, — поверь мне, я бы скорее согласился, чтобы повредился разум у собственной моей дочери, чем оказаться впутанным во всё это дело. И с какой стати мне понадобилось бы это именно теперь? Ты, наверное, ничего об этом не знаешь, но только Холленбах сам вызывал меня к себе и сказал, что хочет видеть меня своим помощником. Не я заварил всю эту канитель с выборами, Пат. Это его идея, он сам предложил это и взял на себя всю организацию. И кампания, открытая в мою пользу в Висконсине, — дело исключительно его рук. Я не преувеличиваю. Так что, сам понимаешь, если я сейчас буду помалкивать, то 20 января следующего года сделаюсь вице-президентом страны. И ты хорошо знаешь это, Пат, — ведь у республиканцев нет ни единого шанса. Так зачем мне нужно портить самому себе всю обедню, скажи ты мне ради бога?

— Именно этот вопрос я и задаю себе, Джим, — сдержанно проговорил О’Мэлли, — но ответа не нахожу.

— Слушай дальше, Пат. Только не заставляй меня произносить речи о конституции, о демократии и прочем. Конечно же, мы все их почитаем и делаем всё от нас зависящее, чтобы сохранить их в том виде, в каком они существуют. Но только тут всё гораздо проще, Пат! Я начинаю о себе думать как о профессионале, пусть ты даже и не считаешь меня таковым. И как профессионал, я не желаю, чтобы мною командовал безумец!

О’Мэлли неожиданно улыбнулся, в первый раз с тех пор как он налил шотландского виски в бокал Джима.

— Вот теперь я вижу, что ты говоришь на моём языке, — сказал он и потянулся за пустым бокалом сенатора. — Тебе надо ещё выпить, да и мне тоже не мешает.

Приготовив напитки, О’Мэлли уселся, поднял бокал и улыбнулся:

— Ты мне нравишься, Джим. И всегда нравился. Нет, конечно, я вовсе не думаю, что ты свихнулся. Но и согласиться с твоими выводами я не могу. Если даже ты и прав, то разве не возможно, что это у Марка временное состояние, как предположил Гриском? Почему ты думаешь, что надо принимать срочные меры?

— А встреча с Зучеком в Швеции? Не думаю, что человек, страдающий психическим заболеванием — любого характера или длительности, — должен представлять Соединённые Штаты во время встречи один на один с таким крепким орешком, как Зучек.

— Зучек? Швеция? Да о чём ты говоришь, Джим?