Ночь черного хрусталя

Милов подошел к окну, отодвинул штору.

— Работают вовсю.

— То есть, жгут?

— В лучших традициях.

— Жутковато становится, честное слово… Не знаю, как вас, Дан, а меня успокаивает лишь то, что у нас это было бы невозможно.

— Не знаю, Гектор, не знаю. Конечно, у вас великие демократические и гуманные традиции и все такое прочее, однако люди везде боятся за свою жизнь, людям всюду надоела расправа с миром, в котором мы живем, и людям повсеместно осточертело, что правительства много говорят, еще больше обещают, но слишком мало делают для того, чтобы цивилизация перестала быть смертоносной. И вот под знаменем борьбы с этими уродствами людей можно повести в конечном итоге на что угодно.

— Но не на то, чтобы жечь книги и ломать машины. И тем более — убивать людей или хотя бы ограничивать их основные права.

— Вы всегда оставались наивными людьми, Гектор, беда вашей истории не в том, что она коротка, а в том, что в ней не было такого количества пакостей, как у нас в Европе — и в России в том числе… Хотя по сути наша история — она и ваша, но вы этого как-то не осознаете, вам все кажется, что она началась в тысяча четыреста девяносто втором году… Разве у вас дома, Гектор, нет мальчиков, которые носят на рукаве свастику или хотя бы малюют ее на заборах? У нас, например, они есть.

— Ну, сопляки, единицы…

— Если единицы собрать и возглавить, то это уже вовсе не безвредно. Что делать, у демократии множество издержек, вы это знаете давно, мы узнали позже, но тоже успели понять, и дело не в свастике, вместо нее может быть и треугольник, крест, круг, овал, пентаграмма — дубовый лист, наконец… Важны цель и метод.

— Дан, честное слово, я не просил читать мне лекцию.

— А вы не обижайтесь, я это делаю совершенно намеренно, на случай, если вы найдете связь раньше, чем я: вы тогда должны будете непросто информировать, но как можно убедительнее объяснить, что и почему здесь происходит — это во-первых, а во-вторых — что сегодня же или в крайнем случае завтра то же самое может начаться и в любом другом месте. Чтобы верха поняли: начинать надо немедленно, и начинать им самим, а не ждать, пока процесс начнется сам собой, снизу.

— Начинать что: жечь книги и убивать ученых, или хотя бы загонять их в лагеря?

— Не притворяйтесь идиотом, Гектор. Начинать решительные действия, чтобы люди поняли: правительства хотят всерьез и немедленно ограничить или вовсе устранить уничтожение жизни на планете. Ну хотя бы остановить заводы, пусть только химические, пусть на два-три дня — но чтобы поверили, и напряженно думать, до раскаления мозгов думать о том, как решить проблему всерьез и надолго. Иначе… Знаете, один наш русский император сказал некогда: лучше отменить крепостное право сверху, чем дожидаться, пока оно само собой начнет отменяться снизу.

— Как вы любите козырять своим Петром Великим…

— Нет, это был как раз не он… Ну, я надеюсь, вы меня поняли?

— Хорошо, — Гектор встал. — Я понял, что работать мы должны каждый в своем направлении: так больше шансов. Я попробую договориться с военными.

— А я поспешу в Центр. Постараюсь не опоздать.

— Боитесь, что там будет жарко?

— Уверен в этом. Но что делать?

— Вы правы. Но только — Дан, не обижайтесь, вроде бы и не мое дело, однако, хочу сказать вам… Не тащите женщину на гибель. Да-да, Еву, не делайте большие глаза, тут и слепой бы все увидел. Я понимаю — она сама хочет, там ее пациенты и так далее. Но все они — все, кто есть и еще окажется там, — скорее всего обречены: вы же слышали речь и видели толпу. Зачем же лишние жертвы?

— Простите, Гектор, но вы не понимаете…

— Да все я понимаю, я же вам сказал… Но вот именно поэтому — не берите греха на душу. И не только потому, что она и так уже вымоталась до последнего, пусть она даже сможет взять машину, но там-то, Дан, там… Вы — я не знаю, кто вы такой, и не хочу знать, но вижу, что вы малый прочный и, надеюсь, выкрутитесь, а если и нет — что же, все от Бога; но вот она… Так что я вам всерьез советую: уходите, пока она еще не пришла в себя. Иначе вам ее не удержать, а без вас она, быть может, и не рискнет, а может быть — муж ее удержит…

— Вы правы, Гектор, — сказал Милов, помолчав. — Тогда объясните — как мне добраться туда кратчайшим путем. Я плохо знаю город, вернее — почти совсем не знаю.

— Скорее надо думать о самом безопасном пути.

— На это уже нет времени. Я ведь всерьез боюсь за всю Европу, Гектор, за весь мир, я перед вами не роль играю.

— Ну, дело ваше. Сейчас я вам нарисую, так будет вернее.

На листке из блокнота Гектор набросал схему.

— Вы легко разберетесь. Двинете пешком?

— Как получится.

— Сейчас пешком проще.

Милов кивнул и сказал:

— Дайте-ка и мне листочек.

Не садясь, он написал: «Ева, дорогая. Вам лучше пока побыть дома. Я навещу Центр и вернусь. Берегите себя». Он покосился на Гектора и дописал еще; «Целую. Ваш Дан». Проставил время. Гектор стоял у окна, глядя на улицу.

— Ну, все, — сказал Милов, справившись с желанием попросить журналиста просмотреть его записку: в своей английской орфографии он не был уверен — но в конце концов, не для чужих глаз это было написано. — Пойду.